Егор Сергеев. Интервью в стихах

Сегодня в нашей «Студии 10» Егор Сергеев. Ему 70 лет, у него семеро детей, он прожил долгую невероятную жизнь. По крайней мере, такое впечатление создается, когда читаешь его стихи. И как удивляются люди, когда узнают, что на самом деле Егору всего 21 год. Учится он вовсе не в Литературном институте, а на медицинском факультете ПетрГУ.

Правда, в активе у него уже есть и поэтический сборник, и премия Рождественского, и многочисленные выступления в Петрозаводске и Петербурге. Но это только начало большого пути. С Егором наши читатели уже немного знакомы — на прошлой неделе в рубрике «Частное мнение» мы опубликовали его взгляд на работу врачей в России. Это интервью будет не совсем обычным. Чтобы понять, чем уникально творчество поэта Сергеева, поговорим о стихах… стихами.

— Егор, расскажи, с чем связаны твои самые яркие детские воспоминания?

— С семейным общежитием на Анохина. Это были две маленькие комнаты, кушать было нечего, а по соседству жили кришнаиты. Но это время было самым счастливым в жизни.

ДЕТСТВО КОНЧИЛОСЬ

Детство кончилось.

В последних кадрах седьмого «Поттера».

Будто вышел из зала в курточке в минус двадцать.

Машины, скованные во льдах.

Корабли на отмели.

И ты простуженный сразу,

душный какой-то сразу...

Мимо троллейбус, с-работы-взрослыми фаршированный.

И двое рядом. Ему — четырнадцать, ей — пятнадцать.

Стоят за ручки и робко учатся целоваться.

А ты закуриваешь и смотришь в другую сторону.

Детство кончилось.

Пусть зима ему будет титрами.

«Пусть земля ему будет пухом» — звучит убого,

но,

если точным быть,

детство кончилось двумя литрами,

перепутанными с солёным лимонным соком.

Всё неважное раньше — мажется красным валиком.

Мимо общаги-многоэтажки, где ты был маленьким

ходят парочки.

Рядом детки в колясках бесятся.

Детство кончилось.

Твоя мама — твоя ровесница.

Детство кончилось.

Стометровками без разбега

в один прыжок себя донеси.

Save Our Souls кричать больше некому,

сам плати за своё такси!

Днём ли, ночью ли.

Твоя вечная батарея всегда работает.

В чёрном плеере бьют басы.

Детство кончилось.

У тебя на руке часы.

И ты видишь, как обе стрелки пошли быстрее.

— На твой паблик «ВКонтакте» подписаны больше двух тысяч человек. А как же слова Пастернака о том, что «быть знаменитым некрасиво»?

— Мне просто необходим диалог. «Моря внутри» не бывает. Его обязательно должны питать реки. Вот сижу, жду у моря… вменяемых комментариев. Они не обязательно должны быть хвалебными или критическими, это же не суд. Могут быть просто мысли. Но не по поводу того, КАК написано. А о том, ЧТО.

МОРСКОЕ

Это летит от меня к тебе на огромной скорости,

как по проложенному метро между двух сердец.

Как поцелуй из нутра в нутро полуночным поездом

по бесконечной двойной сплошной серебристых рельс.

А мы всё ходим вокруг да около, пьём да щуримся.

А мы всё спорим, как будто бог — не один из нас.

Но когда море пробьёт нам лодку,

волнуясь раз,

мы все замрём в интересных позах и злых предчувствиях.

Сегодня пой со мной! Поджигай эту тишь салютами!

Завяжи нас с тобой покрепче узлом морским.

У всех, кто в жизни хоть раз услышал: «Я не люблю тебя»,

над расколовшейся головою зажёгся нимб.

Вот так сидим мы, и алкоголь вперемешку с ладаном.

На крыше каменного высокого маяка.

А мир стоит, окружённый тёмной морской прохладою.

И наши нимбы суда увидят издалека...

— У тебя много стихотворений о Петербурге…

— Это мой любимый город. Чувствую себя в этом городе, как дома. В Петербурге (слово «Питер» я не люблю) есть много талантливых молодых авторов, с которыми я общаюсь. Недавно, через Skype смотрел клубный концерт одной из них – Виктории Манасевич.

ПЕТЕРБУРГСКОЕ

Этот город — главный христов апостол,

распятый вниз головой на Крестовском острове.

Ласкающийся Невой о холодный воздух.

Проспектов ладони каменные раскрыл.

Я шёл и замёрз. В метро себя метко бросил.

И вдоль по подземным венам исползал поездом

сотни миль.

Искал тебя среди книжных киосков,

голосом звал.

В толпе на меня смотрели неодинаково,

когда красными стенами станции «Маяковская» я размахивал,

будто флагами.

Появись же, моя единственная, найдись.

Я в своём бесконечном поиске себя выцарапал,

изгрыз,

пока жизнь растекалась в полосы

сверху вниз...

Может видел тебя нечаянным скользким взором,

когда стояла и обнималась

весной

с Исакиевским собором?

Может приснилась хоть раз «Авроре» помимо вечных ночных кошмаров?

Или на Невском хоть раз с тобою

одним и тем же дышали паром?

С одним и тем же фонтанным боем соприкасались ладони рук?

Ответь.

Я поездом запоздало смыкаю круг.

Подо мной любовь пролегла металлом.

Надо мной оттаивает помалу

огромный

каменный

Петербург.

БУДДА

Виктории Манасевич

Изнывая от чувства собственной

бесполезности,

не смиряясь с невыносимостью данной

плоскости,

не считаясь с непроходимостью данной

местности,

нам с тобою ещё не раз попадать под лопасти.

Нам с тобою ещё тянуться, расти,

мы сцеплены.

Чуют жители, как от кожи

несёт пластмассами.

Лишь бы только не одному,

единица в степени

положительной — безнадёжно равна сама себе.

Нам искать тишину, куда бы

её не прятали.

Да бросая монету, верить

в ребро, как в чудо.

У тебя из под светлых век проступает Будда,

восседая спокойней камня собственной статуи.

— Какой поэт мог бы точнее описать то, что сегодня творится в мире?

— Бродский. Его стихи становятся актуальными только сейчас. Он тогда писал для сегодняшнего дня. Но, честно говоря, от разговоров о Бродском я уже начинаю уставать. Не от его гениальных стихов, а именно от бесконечных рассуждений о нем.

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ РОМАНС

Вышел в город в начале мая.

Вижу ночь, до сих пор не белую.

Тень за мною бредёт, хромая

чёрной толстой подошвой левою.

Свет фонарный прелестен в полночь.

Нежной дымкой дома припудрены.

Месяц — старый предместный сторож

держит финку в кармане внутреннем.

Каждый, кроме него, повинен

в том, что суть у провинций — мёртвая.

В нашем доме в любой квартире

есть, к кому обратиться с: «ёб твою».

Где-то город прибрежен, смугл,

точит кромки камней у пристани.

Где-то «скорая» режет угол

в очной гонке с сердечным приступом.

Время губит идеалистов.

Бьёт скулой об асфальт романтиков.

В сером кубе самоубийца

включит газ, не поставив чайника.

Первый метр даётся с боем.

Дальше — проще. Вернее, помнишь как.

Вера — это когда с собою

всюду носишь два тонких томика.

Дружба — это когда и ночью

есть, куда без звонка и выписки.

Нужно выскоблить в грязный почерк

между рёбер щемящий Лиговский.

Нужно щуриться и стучаться

в души. В чинные окна. Помните:

то, что улица — чай, не Франция —

не причина подохнуть в комнате.

— А творчество кого из сегодняшних поэтов будут когда-нибудь изучать дети в школах?

— Веры Полозковой. Может быть, не в школе, а в вузах… Но в историю литературы она войдет точно. Она очень хорошо чувствует наше время, умеет говорить в контексте настоящего. Поэтому, наверно, так популярна.

ОЗВЕРЕТЬ

...но чем дороже и ближе Вера,

тем реже давишь на тормоза.

И мы с тобою — два хищных зверя

с бесценным даром смотреть в глаза.

Мы чуем в воздухе среди вони

на пепелище знакомый тон.

И ходим, ищем друг другу ровню.

И не находим.

И не найдём.

И так останемся. Все довольны,

никто не счастлив.

Один-один.

Там, где орут и плюются кровью,

там мы наверно нужнее им.

Мы скоро вымрем. Нам лишь осталось

сфотографироваться и спеть.

Но я смотрю на тебя...

И скалюсь.

Ты так красива.

Что озвереть.

— Тебе интересно было бы посмотреть на себя лет через 20?

— Любопытно, конечно. Ужасно, если вдруг я неизлечимо болен или сижу в тюрьме. Но хуже всего будет, если не изменится ничего, и я буду жить там же и так же.

ОЧЕРЕДЬ В КОНСУЛЬСТВО

Это не жизнь, а её поддержание

аппаратом искусственной вентиляции

лёгких.

Открытое содержание:

глава первая — подростковая мастурбация,

глава вторая — рабочая суматоха.

Теплом родительским обогретые

душки детские

забрали в каменную общественную могилу.

Это не жизнь, брат, это — фальшивая индульгенция,

полученная у священника-педофила.

Это не жизнь, брат.

Потоки бреда заполнят площади

людских умов, потеснив стихи Золотого века.

А в кругосветное

на заведомо дохлой лошади

не уехать.

Не потому ли не скачет гоголевская тройка?

На никотине зависли кони и впредь не бросят.

Есть только

гей с айфоном,

мужик с шансоном

и дура с чёлкой.

Эта стабильность — почти как смерть,

но звучит как лозунг.

Это ни капельки не талант — описать убожество.

Товарищ царь и премьер-министр, простите раз ещё.

Но я, пожалуй,

предпочитаю очередь в консульство

очереди на кладбище.

— Чего ты больше всего боишься?

— Если честно, абсолютно всего. Потому что больше всего пугает само ощущение страха.

СТРАХ

По-dead'ски смешны ваши «Ох» и «Ах»

по ужасам в кинотеатрах.

Платить-то зачем?

Настоящий страх

всегда

раздают

бесплатно.

Настоящий страх — это пуля с бритвой,

а ты

совсем

молодой ещё.

Настоящий страх — это дрожь молитвы

в приёмнике «скорой помощи».

Настоящий страх не в «разбитом сердце»,

не в ванильных позорных коликах.

Настоящий страх — это смерть младенца

на руках у отца-алкоголика.

Настоящий страх неприятен,

дамочки.

Одиночество в нём — стихия.

Настоящий страх — это собственной бабушке

купировать

приступы аритмии.

Настоящий страх не в плаксивых строфах,

что в «контактике»

тыщи

мацают.

Настоящий страх —

это авиакатастрофа,

когда в списке ты ищешь

мать свою.

Настоящий страх — он в морщинах-кочках

возле век

поперёк

срисован.

Настоящий страх — это три часа ночи.

Восьмилетняя дочь

не дома.

На твоих молодых озорных висках

он ещё отразится

проседью.

Настоящий.

Животный.

Кинжальный.

Страх.

Отразится.

Храни нас,

Господи.

— Трагедия или комедия?

— Трагикомедия. На мой взгляд, это лучший жанр.

ПОЛУУЛЫБКИ

Между тем, чем мы стали

и тем, чем были —

долгий путь отрицания ревности как преграды.

Сансару, как прежде, крутят

колёса автомобилей,

передвигающихся по МКАДу.

Оглянись, дорогая. Те, кого мы любили,

больше не смотрят на нас,

не смотрят на нас

с досадой.

Мы, женщин себе выискивая с изъянами,

мужчин — с гладко выбритой головой,

живём,

взаимозависимые,

взаимонезаменяемые,

по разные стороны кольцевой.

Не наглотались предметной пыли,

холодной стали, живя не с теми.

Вот только жаль одного совместного фотоснимка.

А между тем, чем мы были

и тем, чем мы стали —

время,

превращающее печали в полуулыбки.

— Любимый знак препинания?

— Точка. Я не понимаю, зачем нужно многоточие. Оно предполагает недосказанность. Но даже если текст предполагает продолжение, в многоточии смысла нет. Это как мягкий знак ставить после «щ». Зачем подчеркивать очевидное?

МНОГОТОЧИЕ

Все слова состоят из букв.

В телеграмме не больше трёх

или даже не больше двух,

что рождает переполох

и с лица выдувает грим.

Есть всего лишь одна строка.

А в строке: «Я тебя»

за ним —

тчк

тчк

тчк

— О чем людям пора перестать говорить?

— О поэзии.

P. S.

ЖУРНАЛИСТЫ

Я знаю, о чём говорю. Журналисты —

особая каста.

Расплывчатый ракурс. Ксива с оттенком «Пресса».

Приходят

брать интервью. Скорпионье: «Здрасьте».

С улыбкой Киану Ривза рассевшись в кресле.

Наш город — позорный столб, и не смейте спорить.

А это — лишь способ быть

молодым и сильным.

Редактор хохочет в лоб, имиджмейкер вторит.

Вы в двадцать

при норме в треть прошли половину.

Вы пьёте по чашке кофе за разговором.

А завтра в чужие двери стучится правда.

По правую руку — волк,

по левую — ворон.

Ещё один острый берег, где вам не рады.

Ещё один пункт на карте, где вам готовы

и пуля,

и гонорар, и морская миля.

Я пью за вас ром,

Пираты Свободы Слова.

Я пью за вас,

троекратно желая штиля.

Фото из личного архива Егора Сергеева.