Самый мрачный день

1 сентября… Однажды я перестал замечать этот день. Он стал одним из многих, таким же как какое-нибудь, например, 3 марта или 18 июля. Он перестал касаться меня лично. Школа давно закончилась, а дочка моя училась в другой стране. Там уроки начинались то 2 числа, то 4, то бог его знает какого. В общем, 1 сентября перестало быть вехой. А ведь каким важным оно было когда-то. Каким значительным было оно.

Не знаю, как для вас, а для меня первый день осени был самым мрачным днем в году. Он словно толстый кол был вбит в беззаботную улицу моей жизни. Отдаляясь от него, я всякий раз знал, что радоваться бессмысленно – пройдет несколько месяцев, и точно такой же кол снова вырастет передо мной. Вот же вот, скоро весна, вот уж апрель, вот май, через неделю начнутся каникулы! Но счастье от предвкушения отдыха омрачалось ужасом грядущего сентября. На протяжение десяти самых долгих лет День знаний вился над моею головой черным вороном и нависал грозовою тучею.

Белые передники у девочек, белые рубашонки у мальчишек, торжественная линейка, речи, стихи, десятиклассник несет первоклассницу, и она трогательно дребезжит колокольчиком — праздник-праздник. Но нет! Какой, на фиг, праздник? Как можно называть праздником первый день каторги? Каждое утро, день за днем и неделя за неделей, ты должен просыпаться в полвосьмого ночи. Да, ночи! Потому что во время учебного года в Карелии в половину восьмого почти всегда темно. А раз темно, значит, ночь. И вот этой глухой отвратительной ночью ты должен выходить из дому и с толпой таких же сомнамбул волочиться в это гадкое здание и отдавать ему шесть, а то и семь бесценных часов своей уникальной жизни. Нервы из-за невыученного стихотворения. Нервы из-за диктанта. Нервы из-за контрольной. И все это для того, чтобы, придя домой, сесть за уроки и понять, что ты не понимаешь физику вообще. И еще ты не умеешь рисовать и чертить. И не можешь резать по металлу на трудах. И, несмотря на все старания учителей, ты не способен ничему этому научиться.

А когда ты закончишь делать домашнее задание, будет снова ночь. Все короткое светлое время ты отдаешь Гей-Люссаку и Бойлю-Мариотту, а себе оставляешь одну лишь тьму. Господи, а как я ненавидел все эти уравнения с иксами и игреками! Как боялся правила буравчика! А валентности я даже не боялся, так как до конца учебы даже не узнал, что это такое. Слава богу, на физкультуре бывали легкая атлетика и баскетбол. Это немного примиряло с действительностью. Но ведь потом начинались гимнастика и лыжи, а это вилы. Ну, не мог я лазать по канату, и подъем переворотом мне страшно делать до сих пор. А лыжи у меня попросту выскакивали из ботинок.

Не знаю, как сейчас, а нас еще заставляли дежурить по классу и по школе. Причем пол в классе классная требовала мыть не шваброй, а обязательно руками. И на дежурство по школе нужно было приходить в белых рубахах, так как это, видишь ли, праздник. Большой такой трудовой праздник. И мы в этих белых рубахах драили подоконники в рекреациях и намывали коридоры. А начиная с 6-го класса пацаны из «б» стали хулиганами и принялись бить всех остальных. Семиклассники били друг друга и шестиклассников в придачу. Восьмиклассники были самыми страшными, но потом они уходили в хабзайки, в школе оставалась только «гнилая интеллигенция», и в последние два года жизнь налаживалась. Хотя, все равно, разве это была жизнь?

Все это так. Но вот что странно. «Откинувшись» с каторги, я еще года два продолжал приходить туда чуть ли не каждый день. Приходил посидеть на подоконниках, побродить по этажам и поболтать с теми, кто остался. Я привык к этому запаху и к этим людям. Это был мой дом, и я еще очень долго не хотел от него отрываться. Я знаю многих людей, которые, вырвавшись из школы, навсегда забывали туда дорогу. Они были отличниками и комсомольцами, как подорванные, участвовали в общественной жизни, их ласкали педагоги, но после выпускного они убегали, не оборачиваясь. А я… Я на прошлой неделе специально приехал на Ключевую, чтобы просто посмотреть на свою 39-ю школу. Я увидел невесть зачем выросший вокруг нее забор. Он самым наглым образом отгородил мой бывший дом от школы, и я насупился. Ну, потому что без забора мне до входа была минута ходьбы, а теперь придется идти минут пять. Хотя, блин, мне же теперь и вовсе не надо туда ходить. Рабочие сбрасывали в грузовик куски крыши. На футбольном поле поставили хоккейную коробку. И, боже, каркас сломанных в 1975 году качелей все еще стоит.

Там проходило мое детство. Там растворялись лучшие часы моей жизни. Там к последнему году учебы ощутил я полную бесшабашность и безнаказанность… Наверное, я просто глупо и безнадежно сентиментален, наверное, не по школе скучаю я, а по ушедшему навсегда прошлому, по детству, по юности, по себе прежнему. Но это не важно. Важно, что мне правда было там хорошо.