Хоть задом, хоть передом
Ко мне приехала дочь. Ну, так-то не только ко мне. У нее тут еще бабушки-дедушки, двоюродные сестры, любимое Машезеро. Она, вообще, каждое лето приезжает. За 20 лет, прошедших после эмиграции, она пропустила только прошлый год. И тот из-за свадьбы. Вот сейчас снова приехала, а я и радуюсь, как Буратино. Но вдруг встречаю одну знакомую, и она спрашивает: «Дочка-то с мужем приехала?». «Нет, — отвечаю. – Его с работы не отпустили». И вижу в глазах недоумение и укоризну. Потому как «порядочная жена без мужа никуда ездить не должна».
Меня, помню, эта позиция с юности обескураживала. Когда Аське было года, наверное, полтора, ее мама поехала на месяц в Германию. Поехала, и слава богу. Но всякий считал своим долгом подойти ко мне, посмотреть, как на ожившего Ганди, и сказать: «Ты отпустил жену? Да, ты святой». А я растерянно хлопал очами и недоумевал. Что значит «отпустил»? Она же не в тюрьме. Брак — это же не плен… Или все-таки плен?
Человечество расколото на два лагеря. Одни считают, что мир в семье обеспечивается возможностью супругов отдыхать друг от друга. Другие уверены, что ежели «бабу без пригляду оставить, она сбежит». Да и мужик сбежит. Все сбегут, вся страна рассосется, если узду не натягивать или с поводка отпускать. Кругом же искушения, блуд, стройные вакханки и мускулистые подонки. А потому, если куда и отпускать, то только к маме. И желательно к своей. Чтобы каждый шаг на виду, и мама на проводе. В смысле, на телефоне.
Ведь, если не контролировать, как нас, гадов, удержишь. Мне вот в свое время было велено в 6 вечера приходить домой. Работа в 5 заканчивалась, и час, так и быть, на дорогу. Ну я на бреющем дотягивал до 8, но каждый раз, возвращаясь, вжимал голову в плечи и чувствовал себя нашкодившим псом, которого сейчас будут лупить тапкой. Ибо в представлении жены уже было не 8, а час ночи, а она ждала к 6, как дура готовила, а дочь плакала, а я свинья. И чувство вины разъедало мои внутренности. Ну как в таких условиях изменять? Ни места, ни задора, ни времени. Бывало, меня уже и по руке гладят, и муж гладящей в дальнем плавании, и дети в деревне, и дома коньяк. А я как прикину: «Уже 16:30, пока к ней дойдем, пока коньяк, пока поговорить… вообще не успеть». И счастье снова проходило стороной.
Или у Толстого штука такая есть. Полюбила девушка приезжего помещика, и как начнет он на ней жениться. Счастье, радость, половодье чувств, но в деревне скучно. И стала она его молить переехать до Петербургу. А то она в поселке у себя вянет, чахнет и дохнет. А он же гуманист, баболюб, и женофил – перевез жену в столицу. А там, ясен перец, балы, кавалеры, мазурки всякие и прочие адюльтеры с будуарами. В общем, наставила она ему рогов на черепную коробку, а потом как заплачет.
— Зачем, — кричит, — вы, мон шер, в Петербург меня перевезли? Держали бы в деревне, на хозяйстве, я бы осталась вам верной как Пенелопа, которая не Круз.
И слезы прям так и брызжут. В спектакле Петра Фоменко эту проказницу артистка Кутепова играла. Очень, надо сказать, убедительно.
Хотя, с другой стороны, тотальный контроль и недоверие тоже не выход. Жить с постоянным ощущением Машеньки за спиной не выносимо. Только захотел сесть на пенек, съесть пирожок, а она уже верещит: «Высоко сижу, далеко гляжу! Пшел, сука, вперед и не оглядывайся!». Рано или поздно любой нормальный человек от этого счастья сбежит куда угодно. Даже к Бабе-яге, которая напоит, накормит, спать уложит, повернется хоть задом, хоть передом – как скажешь, и по фиг, что нос до пупа и нога костяная, зато не гундит и не контролирует.
И изменить при желании можно даже при тотальной слежке за 15 минут на дереве, в тамбуре или за занавеской в примерочной. Причем при жестком контроле желание только усиливается. Чтобы вот назло, из принципа и поделом. Хотя без контроля оно тоже не ослабевает. Только из плена еще хочется удрать и не возвращаться, а на свободу вполне можно и вернуться. Потому что, чего ж не вернуться-то, если никто не ругается?
Впрочем, некоторые не возвращаются.
Ибо зачем возвращаться, коли никто не держит?
