Дочка выгнала отца жить в подъезд
— Я помню эту семью до сих пор, — рассказывает пенсионерка Анастасия Николаевна, — хоть они и съехали давно. Все-таки столько лет под одной крышей прожили. В восьмидесятых годах вместе мы в новую тогда еще пятиэтажку заселялись: они на второй этаж, а я — на третий, как раз над ними. Семья эта — муж, жена и дочка, которой лет пять на тот момент было — сразу показали себя не с лучшей стороны.
Муж Толя пьющий был, сильно зашибал. Да ладно бы только это! Он, пьяный, жену свою гонял. По всему подъезду крики разносились. Антонина бегает по лестнице, визжит, вся в кровищи, в двери ко всем стучится, помогите, мол. Ну, мы что? Запустим ее и милицию, конечно, вызываем. Не раз такое бывало. Заберут Толика-то, а утром он уж опять дома.
Помню, один раз он за женой с металлическим ломом по двору бегал, угрожая убить ее. Мы кинулись в милицию звонить. Заявление Тоня на мужа написала в кои-то веки. Мы потом к участковому-то пришли, чтобы узнать, как дело движется, а он нам: «А Антонина заявление забрала. Сказала, что ничего не было и ни про какой лом она не знает». Мы так и ахнули с соседкой Валей. По дороге домой Валентина возмутилась: «Знаешь, Настя, вот убивать Тоню будут, с места не сдвинусь, ей-богу! Сама она, видать, хочет такой жизни! Не уходит же от него, еще и от показаний своих отказывается! Значит, ей так нравится! Опозорила только нас!» Я с ней, конечно, согласилась. Но все равно милицию вызывала на каждый скандал, потому что девочку, дочку их, жалко было. А так хоть на ночь его заберут, да ребенок выспится спокойно.
Если Толю через час отпускали, так я девочку к себе брала. Потом уж она сама стала приходить, как Толя буянить начинал. Так прошло больше десяти лет. Девочка подросла. Стала гулять допоздна, под окнами на скамейке до пяти утра с пацанами сидела, пиво пила. В общем, сами понимаете, ничего хорошего. Мать, правда, она защищала. Сама на отца кидаться стала.
И вот иду я как-то с работы, гляжу: а на лестнице Толя сидит. Я ему: «Ты чего здесь?» А он мне: домой не пускают. Я грешным делом еще подумала тогда, что правильно и делают. А через неделю где-то, помню, заснуть я ночью не могла: слышится мне храп громкий такой, мужской. Я-то одна живу. «Откуда?» — думаю. Вышла на площадку, а там Толя спит на моем коврике. Еще через месяц он матрасиком обзавелся. Сказал, выгнала его дочка. Насовсем. Он к тому времени уже хиленьким был таким. Здоровья совсем, видать, не осталось. Все пропил. Поэтому противостоять почти взрослой дочери он, наверное, уже не мог. Так и остался он жить в подъезде.
Каким-то тихим стал, забитым. Пил все равно, конечно. Только теперь всякую гадость вроде одеколона. Дочка перешагивала через него всякий раз, как домой к себе поднималась. Зимой она иногда с дружками своими на площадке спиртное распивала. Отца, который там в аккурат лежал, оскорбляла всякими словами, издевалась над ним. Громко так, специально, чтобы все соседи слышали. Скоро квартиру Тоня продала и съехала вместе с дочкой. А Толя остался. Я подкармливала его. Почему-то жалко мне его было. Прожил он в подъезде лет пять еще. А однажды Толя пропал. Говорят, умер. Не знаю, правда ли, но больше я его не видела. Дочка его, как рассказывают ее прежние подружки по двору, пьет по-страшному. А когда пьянеет, агрессивная становится. Детей у нее пока нет.
Юлия Попова
