«Дочка плачет, спрашивает, когда ее отпустят домой». В Петрозаводске органы опеки отобрали близнецов у приемной матери из-за синяка на руке

22 декабря Ларисе Винярской позвонили из школы, где учится ее приемный сын, и попросили прийти. Там ей показали фотографии сына с пятнами, похожими на синяки, и сказали, что, по словам мальчика, это она побила его линейкой. Через три недели, сразу после новогодних праздников, в дом к Винярской пришли представители органов опеки и забрали ребенка вместе с его сестрой-двойняшкой в детский дом… А теперь всё по порядку.

Кирилл и Оля (имена изменены) родились в маленькой вологодской деревне. Когда им было полтора года, мать оставила их на три дня одних. Дети чудом остались живы. Их изъяли у матери и поместили в приемник-распределитель. Очень скоро они попали в приемную семью. Но через пять лет новые родители отказались от них и вернули в детский дом. На счастье, практически сразу их взяла на воспитание Лариса Винярская.

— У меня ведь трое своих детей, — рассказывает Лариса. — Два взрослых сына, обоим за 20, и одиннадцатилетняя дочь. Но я всю жизнь мечтала взять ребенка из детдома. У меня бабушка пережила блокаду в детском доме. Она много рассказывала о том, как там жилось, и мне казалось, что вот у меня такая миссия — спасти какого-нибудь ребенка.

По образованию Лариса Николаевна педагог. В свое время у нее был свой частный детский садик. Пять лет назад она прошла трехмесячное обучение в школе приемных родителей и усыновила двух близнецов — мальчика и девочку. Причем при усыновлении ей не сказали, что оба ребенка имеют отклонения в развитии. У Кирилла диагностировано слабоумие, у Оли — задержка психического развития.

— Да, я хотела взять обычных, здоровых детей, — говорит Винярская. — Но раз так получилось, значит, так тому и быть. Не отказываться же от них. Тем более они практически с первого дня стали называть меня мамой.

Через год детей надо было отдавать в школу. Кирилла взяли в 23-й интернат, а Оле отказали, сославшись на нехватку мест. Тогда в начальные классы Лариса отдала ее в финно-угорскую школу вместе со своей родной дочерью. Прошло еще четыре года. За это время никаких нареканий со стороны опеки в отношении нее не было. Большой коттедж, свой двор, прекрасные жилищные условия. Детям исполнилось одиннадцать. И вдруг как гром среди ясного неба — у Кирилла на руках синяки.

Меня вызвали в школу, — рассказывает Лариса Николаевна, — там завуч, социальный педагог и психолог показали мне фотографии. Мой ребенок стоит в одном нижнем белье и у него в районе локтей темные пятна. Сказали, что, по его словам, это я его побила линейкой. Но этого не было.

Она вспоминает, что накануне сын с дочкой гуляли во дворе. У них в будке собака. Хотя детей много раз предупреждали с ней не играть, но Кирилл не послушался, собака уронила его и даже порвала комбинезон. Потом дети еще подрались друг с другом.

— Может, он боялся сознаться, что подходил к собаке, — предполагает Винярская. — Я не знаю. У Кирилла же нет логического мышления. На наводящие вопросы он отвечает то, что хочет услышать спрашивающий, и делать на основании его слов однозначные выводы нельзя. Учителя не могли этого не знать. Мы договорились с педагогами, что я покажу Кирилла врачам, чтобы те определили характер этих пятен.

В следующие несколько дней Лариса Николаевна обошла с Кириллом несколько детских врачей. Психиатра, невролога, педиатра. У мальчика установили «склонность к мраморности» — особенность сосудов, при которой на коже возникают синеватые пятна. Она принесла эти справки директору 23-го интерната Ольге Федоровой, но та сказала, что справки ей не нужны, она уже передала информацию в опеку.

— Я ей говорю: «Вы понимаете, что мальчик может оказаться в детском доме?» — рассказывает Винярская. — А она отвечает: «Ну, детский дом так детский дом». Словно в этом нет ничего страшного. Я позвонила классному руководителю сына. Но та ответила: «Вы что хотите, чтобы я сказала директору, что всё выдумала?»

Связывалась Винярская и с Евгенией Волковой, инспектором из опеки, которая курирует их семью. Описала всю ситуацию, пришла к ней с Кириллом, та поговорила, сказала, что во всем разберется. А через несколько дней позвонила и сообщила, что из школы пришло заявление о жестоком обращении с ребенком и она будет изымать у нее обоих детей.

— Волкова является нашим куратором два года, — рассказывает Винярская. — И за это время она не была у нас ни разу. Не приходила к нам домой, не видела, какие у нас отношения друг с другом, не общалась ни со мной, ни с Кириллом, ни с Олей. И даже после сигнала из школы она не пришла, не оценила ситуацию своими глазами. Просто дождалась конца праздников и забрала детей.

Кирилл в тот момент болел, его увезли в больницу и уже оттуда препроводили в центр «Надежда». Олю отправили в «Надежду» сразу. Девочка плакала, не понимала, что происходит, и спрашивала у мамы, когда ее вернут обратно.

Вот уже полтора месяца Оля каждый день звонит мне, спрашивает, когда вернется домой, — рассказывает Лариса Николаевна. — А что я могу ей ответить? Говорю, что скоро, что надо еще немножко потерпеть.

Эти слова подтвердила и директор центра «Надежда» Ольга Клевина. Девочка действительно ежедневно звонит маме и спрашивает, когда они снова будут жить вместе.

Какая-то дикая, неправдоподобная ситуация. Не могут же специалисты из органов опеки так формально подходить к своей работе. Ведь на кону судьбы детей. Детей, которые однажды уже пережили расставание с родителями. Один раз за все годы на теле мальчика обнаружили синяк — и это повод сразу лишать их с сестрой дома и родителей? Какими доказательствами руководствовалась директор школы Федорова и сотрудница органов опеки Волкова? Только словами 11-летнего ребенка с особенностями развития? Но, может, Винярская чего-то недоговаривает? Может, у школы и у опеки были и другие основания для принятия столь кардинальных мер? Первым делом я позвонил в школу.

— А при чем здесь школа? — удивилась директор. — Мы продолжаем его учить. С понедельника по пятницу Кирилла привозят на уроки. А из семьи его изымали не мы. Мы лишь зафиксировали факт, и в целях защиты прав ребенка я была обязана сообщить об этом в полицию и в органы опеки.

— Но вы же понимали, к чему это может привести.

— Это дело органов опеки.

— Но, может, подобные случаи происходили неоднократно?

— Нет. Раньше синяков у Кирилла не обнаруживали.

— А кроме слов Кирилла, у вас были основания для уверенности, что это именно побои? По-моему, на свете трудно найти детей, которые бы не падали, не ударялись и проходили школьные годы без ссадин и синяков.

— Я вообще не уверена, имею ли я право с вами разговаривать. Я должна спросить разрешение в министерстве.

Вот такой разговор. Обязана сообщить, а что будет дальше, не важно. Детский дом так детский дом. Какая разница.

Но, может быть, опека сможет дать более полную картину происшедшего?

— Все вопросы через пресс-службу, — ответила Евгения Волкова.

— Но почему? Ведь это же вы принимали решение, а не пресс-служба. Вы, а не пресс-служба знали эту семью. Наверное, вы бывали в их доме. Беседовали с детьми. Кто лучше вас сможет объяснить мотивы ваших поступков? Или вы не бывали у них дома?

— Без комментариев.

— Но почему? Может, вы чего-то боитесь?

— Я ничего не боюсь.

— Тогда почему вы не хотите говорить?

— Без комментариев.

Справедливости ради надо сказать, что сначала Евгения Сергеевна проконсультировалась со своим начальством, и это начальство велело ей молчать. Чем, кроме страха самим отвечать за свои поступки, можно это объяснить? Они не разбираются в ситуации, не вникают в проблему, обрекают детей на страдания, а потом прячутся за спины пресс-служб. И всё это, прикрываясь демагогическими заявлениями о защите прав детей. Как в наше время, когда официальная политика государства направлена на сохранение детей в семьях, работники службы опеки могут столь формально подходить к своей работе?

— Я считаю, что органы опеки не до конца разобрались в этой ситуации, — прокомментировал случившееся уполномоченный по правам ребенка в Карелии Геннадий Сараев. — Подошли к вопросу формально. Я допускаю, что может иметь место некоторая профессиональная деформация, когда опека из органа, помогающего семьям, превратилась исключительно в орган надзора и контроля.

Сараев рассказал, что, по его мнению, у органов опеки не было достаточных оснований для изъятия детей из семьи.

— Даже если единичный случай чрезмерно строгого обращения с ребенком и был, — сказал Сараев, — следовало подумать, как скорректировать взаимоотношения родителей и детей, выработать наилучшую модель воспитания, привлечь специалистов-психологов. Необходимо было поговорить с сестрой мальчика. Но вместо этого опека выбрала путь, который должен использоваться только в самых крайних случаях.

Сараев также не одобрил действий директора 23-го интерната. По его мнению, первым делом администрация учебного заведения должна была обратиться не в полицию, а к врачам, чтобы точно установить причины темных пятен на теле мальчика, и вообще лучше разобраться в ситуации. И у омбудсмена, и у прокуратуры возникли вопросы к тому, кто и на каком основании раздевал ребенка и фотографировал его полуголым. Это, по словам Сараева, могли делать лишь медицинские работники, но никак не администрация интерната.

На сегодня, — сказал Сараев, — специалисты центра «Надежда» заканчивают обследование детей. Надеюсь, на следующей неделе они направят в опеку ходатайство об отмене постановления о временном изъятии детей из семьи, и в самом скором времени они вернутся домой.