«О Победе я узнала совсем не так, как видела во сне...»
«Губернiя Daily» начинает цикл публикаций, посвященных 70-летию Победы в Великой Отечественной войне. Мы говорили с ветеранами, которых, увы, в Петрозаводске осталось совсем немного, и собрали для вас самые запоминающиеся воспоминания и истории... Сегодня наша героиня - Пелагея Ивановна Луотто (Лесонен). Ей 89 лет, родилась она на территории Финляндии, но в возрасте нескольких месяцев оказалась в семье своего дяди, которая жила в небольшом селе под Костомукшей. Через 7 лет семья родственников отдала девочку в детский дом.
После начала войны вместе о односельчанами Поля эвакуировалась в Архангельскую область. Работала сучкорубом, матросом на буксире, санитаркой и хинизатором в больнице. В 44-м вернулась в Карелию, в Беломорск. Там готовилась выступать в составе фронтовой актерской бригады, но не успела — война закончилась. О военных годах, тяжелой работе в эвакуации и снах о Победе Пелагея Ивановна рассказывает сама.
Не понимала, почему семья от меня избавилась
Ольгу и Ивана Лесонен, моих дядю и тетю, я много лет считала своими родителями. Видела, что ко мне относятся не так, как к другим детям, но не понимала, почему. Даже в 1933 году, когда мама повела меня в Ухту (сейчас — Калевала), в детский дом, я ни в чем не засомневалась, только все время пыталась понять, почему моя родная семья от меня оказалась. Мы шли пешком несколько дней, а потом меня оставили в детском доме Заламбино. Только через 10 лет я узнала, что Ольга и Иван — вовсе мне не родители. Моим отцом был брат моего дяди, оставшийся в Финляндии, а о моей настоящей маме толком ничего не рассказывали.
Жизнь в детском доме
Я считаю, хорошо, что так получилось. Мне в Заламбино нравилось, там жилось лучше, чем в семье. Воспитатели были хорошие, ребята дружные. В детдоме все мы были на равных, нас с детства учили самостоятельно о себе заботиться. Заготавливали дрова, топили печи, готовили, мыли посуду и убирали, вязали и шили — все делали сами. Кормили и одевали нас для того времени неплохо. С четвертого класса я уже помогала учителям, проверяла домашнее задание у малышей. И ещё очень любила танцевать, занималась в танцевальном кружке. Училась всегда отлично. За это и за активную жизненную позицию меня наградили путевкой в «Артек». Ездили туда незадолго до войны, в 1939 году. Тогда ещё в пионерском лагере в одной комнате могли оказаться девчонка из карельского поселка и дочери крупных московских чиновников.
От войны уходили пешком
В 41-м году я окончила восьмой класс. О том, что будет война, говорили открыто: в сторону границы с Финляндией постоянно шли военные обозы. В воздухе висела тревога. В ночь на 22 июня я осталась ночевать у моей воспитательницы из детского дома, Натальи Ивановны Кузьминой — они с мужем очень хорошо ко мне относились, хотели даже удочерить, но сделать это при живых родителях было невозможно. Ночь была очень теплая, и было слышно, как низко над поселком летали самолеты. А утром объявили: война! Детский дом эвакуировали в первые же дни, а я задержалась на несколько месяцев - не хотела расставаться с семьей Натальи Ивановны. Но в августе финны подошли совсем близко к Ухте, их войска стояли уже в 15 километрах. И тогда началась эвакуация всего поселка. Уходили пешком: люди, коровы, собаки. Так дошли до Кеми, а Кемь уже бомбили. Оттуда в товарных вагонах нас отправили в Архангельскую область.
Вещий сон
В Архангельской области нас развезли по колхозами. Я оказалась в совсем маленькой деревне, жить меня определили к женщине, высланной из Санкт-Петербурга. Она была женой офицера, расстрелянного за участие в убийстве Кирова. Их с дочерью и внучкой сослали в Архангельскую область, но дочь моей хозяйки умерла по дороге, жили они вдвоем с внучкой. Их дом был очень гостеприимным — все деревенские женщины нет-нет да и забегали за советом или пожаловаться, или просто поговорить. А вот нас, эвакуированных, местные не очень-то жаловали. Например, закрывали от нас колодцы — боялись, что мы воду заразим и вся деревня заболеет. Нам это, конечно, казалось диким, но убеждать людей в чем-то было бесполезно. Конечно, мы не бездельничали. Первая моя работа в эвакуации была на колхозных полях — собирали урожай. Мне нравилось жать или трепать лен — бить его палками. А на ноябрьские праздники в село стали приходить первые похоронки. И примерно в это же время я увидела сон: во все небо красный плакат, а на нем надпись: «Май, 1945». Рассказываю хозяйке своей, а она мне: «Закрой рот! Все говорят, что война вот-вот кончится, тебя бабы наши прибьют за такие сны».
Спрятали на делянке
Через несколько дней меня председатель колхоза отправил работать на лесную делянку — от греха подальше. Там была только одна работа — сучкорубом. Дрова-то колоть я умела и сначала думала, что легко справлюсь, но оказалось, что это совсем другое дело. Промерзшие еловые ветви очень трудно рубить — прочные. А сколько во мне сил, если рост полтора метра. На сосновый ствол встанешь, а он скользкий, замерзший, падаешь с него. Бригадир жалел меня — видит, толку немного, и всегда говорил: «Иди к костру, картошку пеки!» Так три месяца проработала. А потом заявились на делянку к нам вербовщики, и я завербовалась на пароход. В мае отправилась в Котлас работать на буксире матросом.
Из леса — на палубу
Наш пароход ходил по маршруту Сыктывкар — Архангельск. В Сыктывкар везли лес, обратно — военные грузы. Надо было обеспечивать судно дровами, в день требовалось 14 кубометров. Небольшой запас дров быстро закончился, потом надо было их постоянно заготавливать. А матросов — 3 девчонки и 3 старика. Вот когда пригодились навыки. Так и работали: то дрова рубишь, то кочегаришь, через три часа меняешься. А в декабре, перед тем как поставить буксир на зимовку, отмывали его от мазута холодной водой. Зимой мы, матросы, должны были заготавливать лес для нашего судна. чтобы начать следующую навигацию. Для этого нас отправили в деревню Харитоново. Там всю зиму мы работали на лесозаготовках и на железной дороге — вручную разбивали старую насыпь перед тем, как насыпать новую.
Санитарка и хинизатор
Кормили плохо — норма по карточкам была невелика, а нас, как потом выяснили, ещё и обманывали — выдавали не рабочий паек, а обычный. Мужчины наши решили написать жалобу, а подписи поставить побоялись — мы, девчонки, письмо то подписывали. Потом приехали проверяющие, много нарушений нашли, кого-то даже арестовали, но я к тому времени уже была в госпитале — от работы и истощения заболела так, что перестала видеть в сумерках. Летом снова хотела отправится в Котлас, но врачи не разрешили.
Главврач оставил меня в больнице работать санитаркой, сказал, что нет желающих на это место. Потом выяснилось, что санитарка была всего-навсего на больничном, это был повод уберечь меня от тяжелого труда. Когда она вышла на работу, меня перевели в хинизаторы — была такая должность. Тогда было много больных малярией, но это не считалось настолько серьезным заболеванием, чтобы положить человека в больницу. Малярийные продолжали валить лес, а я должна была каждый день носить им хинин прямо на рабочие места и следить, чтобы они выпили лекарство. А он горький очень, так многие пытались обманывать — говорили, мол, потом, после работы выпью. И я стояла над душой у них, пока лекарство не проглотят.
Возвращение
От больницы меня хотели отправить в Архангельск - учиться на медсестру. Но я воспротивилась, мечтала вернуться в Карелию, ни о какой другой жизни и думать не хотела. Это случилось только в 44-м, когда республику освободили. Приехала на родину и снова попала на лесозаготовки — работала приемщицей в Майгубе. Потом был Беломорск , там собирали агитбригаду для выступления на фронте. Но война с финнами закончилась, и на фронт мы уже не попали. Группу нашу передали в ансамбль «Кантеле», но меня хорошие знакомые отговорили. Где потом только ни работала — делопроизводителем, машинисткой, техником-гидрологом.
А о Победе узнала совсем не так, как во сне видела. Мы тогда на очередных лесозаготовках были, вернулись только 11 мая. Вся страна уже знала, а мы — нет. Радовались так, что я про свой сон не сразу и вспомнила. И не сказала никому — слишком запали в память слова, что болтать о таких вещах не надо.
