«Однажды он выпил мою кровь»: что говорят о «поджигателе» Успенской церкви его подружка, соседи и мама

В Кондопоге, где 10 августа сгорела Успенская церковь, малолюдно и тихо. На приезжих журналистов глядят с опаской, но общаются охотно. Все, кроме сторожа сгоревшего памятника. Пожилая женщина (в день пожара работала не она, а ее коллега) показывает на запрещающую табличку и грозится в случае чего вызвать ОМОН. Говорит, за эти дни здесь побывало столько журналистов — и почти все потом пишут, что в пожаре косвенно виноваты и смотрители церкви тоже. А она лично все глаза выплакала.

Об этом говорит каждый, кто встретился нам на пути. С бабушкой 15-летнего Ивана, который подозревается в поджоге церкви (имя изменено — прим. ред.) заговаривать никто не решается. Правда, пенсионерка теперь почти и не выходит из дома. Накануне к ней стучалась съемочная группа одного телеканала — обрушила на них град проклятий из-за двери.

Я и не знаю, о чем с ней разговаривать теперь, — говорит одна из соседок женщины по дому, пожелавшая остаться неизвестной. — Мы прежде здоровались, общались, а теперь... Неужели они не видели, что внук странный? Все соседи видели, а они не видели? Я, бывало, гляну в окно — он во дворе ходит: в капюшоне всегда, даже в жару, с рюкзаком. Один раз он голову поднял, как зыркнул на меня... такой взгляд у него был... Я и соседку теперь побаиваюсь. У меня в голове не укладывается. А что, если он несовершеннолетний, его теперь выпустят, да? Ой...

Другие соседки ее жалеют. Рассказывают, что она в ту субботу одна из первых вызвала пожарных и бегала рядом с горящей церковью, крестилась, переживала. А потом узнала, что в поджоге сознался ее внук.

Не могу представить, каково ей сейчас, — говорит соседка. — Женщина она хорошая, семья у них вся благополучная, как такое могло случиться... Не звоню ей, не хочу лишний раз дергать. Ей 72 года, у нее высокое давление, очень за нее переживаю.

Подростки, сидящие на качелях, с интересом смотрят. К ним в эти дни тоже повышенное внимание.

Да, мы одной компанией часто гуляли. Он всегда как бы в стороне оставался. Идем купаться — он на берегу, под кустом. Всегда в толстовке черной, капюшон на голове. Не раздевался, не загорал. Говорил, что он сатанист и набирает в свою секту людей. Называл себя сердцеедом, говорил, что пьет кровь. Рассказывал, что приносить в жертву можно только крупный рогатый скот, черных куриц и людей, а кошек и собак — нет. Правда, предупреждал, что из его секты нельзя выйти. Короче, странный он был. Но мы с ним не ругались, не дрались. Странный и странный, пусть. Никто, конечно, от него такого не ожидал.

Ваня часто проводил время на территории бывшей кондопожской птицефабрики: там много заброшенных зданий, стены которых тот изрисовал пентаграммами и богохульными надписями. На полу — нарисованный баллончиком круг, разбросаны кладбищенские лампадки. Подростки часто проводили тут время, но к тому, что изображает их приятель на стенах, никто серьезно не относился.

Ире (имя изменено — прим.ред.) 14 лет, она воспитывается в кондопожском детском доме, правда, говорит, что скоро мама ее оттуда заберет. Ваня очень хотел, чтобы именно Ира вступила к нему в секту. Та рассказывает, что впервые увидела его в общей компании: он был в футболке с перевернутой пятиконечной звездой. Говорит, он всегда был одет либо в эту футболку, либо в толстовку с капюшоном, а однажды даже сам себе сделал маску с черепом.

Кроме того, Ваня не производил впечатление закомплексованного человека: говорил смело, уверенно.

Мы были с ним в одной компании, там нас много человек, — рассказывает она. — Часто подходил ко мне, спрашивал, вступлю ли я в его секту. Он сказал, что набирает в нее людей, но чтобы стать ее участником, нужно выпить человеческую кровь. Чтобы показать, что это несложно, он выпил мою кровь, смешанную с водой. Я сама сделала надрез на руке ради интереса. Ну я-то не глупая, я никуда не вступала. Не знаю, почему он так хотел, чтобы я это сделала: может, из-за того что я панк-рок слушаю и эмо-трэп... Я его побаивалась, если честно. Накануне поджога мы все вместе катались на лодке, был очень красивый закат, церковь на его фоне... Я восхитилась видом, он сказал: «Завтра этой церкви не будет». Я переспросила: «Почему?». Он ответил: «Узнаешь». Ну, на следующий день и узнала.

О семье Вани известно немного. Родители — работающие пенсионеры, есть старший брат. Живут в Петрозаводске. Ваня ходил в одну из петрозаводских школ, до директора которой сейчас не дозвониться: судя по ответам секретаря, она сейчас то в прокуратуре, то в Министерстве образования. Нам удалось позвонить маме Ивана, Маргарите (имя изменено — прим. авт.) Мы не особенно надеялись на то, что она ответит, но женщина трубку все-таки подняла. И вежливо нам отказала.

Не имею в виду ваше издание, но другие журналисты лучше бы вошли в мое положение и хотя бы не публиковали настоящие имя и фамилию моего ребенка, — спокойным голосом произнесла она. — Извините, но разговаривать я, возможно, буду готова только после суда.

На странице в соцсетях у Маргариты стоит статус: «Не судите да не судимы будете».