Рассуждения о русском мате

Недавно слышал, как какой-то то ли культурный культурист, то ли культовый оккультист, а может, оккультный культуролог рассуждал о мате. Он говорил, что не приемлет мат, хотя сам матерится. Мол, «все, кто меня знает, знают, что я люблю, знаете ли, матком, но в литературе или тем паче на театре, кхе-кхе, мат не приемлю». Ибо ипостась, мать твою, и отнюдь.

А у меня вот как-то наоборот. Я не люблю матком, а в литературе вполне даже приемлю. То есть раньше нет. Раньше и в литературе не терпел. Считал, что это дешевый эпатаж и модничанье. Потому как в языке, если порыться, можно найти десятки выразительнейших слов самых разных оттенков обидности, но при этом приличных. Ведь Пушкин, наше всё, обходился как-то без мата. И как, прошу заметить, знатно обходился. И Ноздрев у Гоголя не матюгался, и Собакевич. И у Достоевского в «Записках из мертвого дома» ни один каторжанин не позволил себе сказануть ничего лишнего. И «На дне» у Горького ни у кого ни разу не вырвалось.

— А вот я прошлого года про графиню Лавальер читал, от адъютанта Арефьев книжку приносил. Так это правда или так только – выдумано? Дюма сочинение.

– Разумеется, выдумано.

– Ну прощайте. Благодарствуйте.

Это каторжане у Федора Михайловича беседуют.

Квашня (Клещу). Козел ты рыжий! Туда же — врешь! Да как ты смеешь говорить мне такое дерзкое слово?

Барон (ударяя книгой по голове Настю). Дура ты, Настька...

А это уже со дна постучали от Алексея Максимовича.

А помните, как вежливо капитан Тушин постреливал из пушки в «Войне и мире»? В жизни в обычный военкомат зайди, никакой войны, снаряды не рвутся, благодать кругом, а полковник с подполковником знай себе нахами обмениваются. На обычных военных сборах советские офицеры общались с нами исключительно через нашу мать. Да, что там сборы, дети в моей 39-й средней школе в ностальгичные 70-е не матом не разговаривали. А в литературе даже под огнем неприятеля, на волоске, так сказать, от смерти люди исключительно подцензурны. Ядра летят, трупы валяются, кони ржут, а военные, мерси-пардон, не позволяют себе ни одного лишнего междометья.

— Вишь, пыхнул огонь, теперь мячик жди — отсылать назад.

— Что прикажете, ваше благородие?

— Ничего, гранату... Ну, Матвевна, матушка, не выдавай!

— Что вы, с ума сошли? Вам два раза приказано отступать, а вы...

— Ну, до свидания.

— До свидания, голубчик, милая душа! прощайте, голубчик.

Вот же. Вот он, золотой век русской литературы. Они там даже в окопе калякают словно ангелы. Прям как в том анекдоте про сантехников:

— Петрович, ты неправ.

— Извини, Николай.

Может быть, я неправ, но, кажется, это называется ханжеством. Проходить мимо очевидных явлений жизни и делать вид, что их нет.

Когда мне было лет 6, я принес со двора в дом незнакомое мне слово. Просто спросил, что оно значит. Отец попросил больше такого в дом не носить. Строго попросил. И это стало делом принципа. Ибо для детского, а тем более для подросткового сознания было довольно круто не материться в мире, где матерятся все. Но мат в литературе — это все-таки другое. Это художественный прием, и он может быть очень выразительным и нужным. Он может передавать крайнюю степень эмоции. Может служить речевой характеристикой героя. А может вызывать комический эффект, если использовать его неожиданно в каких-то нарочито неподходящих местах на контрасте с чем-то очень, например, приличным.

Здесь бы самое время было привести пару-тройку примеров. Но нельзя. Мы же очень пристойные. Мы пристойные-препристойные. И поэтому мы будем материться устно. А письменно разве что как капитан Тушин.

— До свидания, голубчик, милая душа! Прощайте, голубчик.