Блоги

Взять от жизни все

— И, уважаемые родители, большая просьба вести себя достойно! – закончил свое выступление на школьном крыльце какой-то дяденька, я не поняла, кто он, как и не слышала, о чем он говорил – я стояла далеко. Вести себя достойно он просил очередь в 100 человек, на которых мягко опускались уже анемичные, но еще многочисленные апрельские снежинки, на улице было где-то минус пять. В здание школы заходить запретил охранник.

Сотню взрослых людей, наверняка состоявшихся, уважаемых специалистов, среди которых врачи, предприниматели, люди творческих профессий, оставили стоять на дворе, не пустив на порог школы – где потом будут воспитывать в том числе и человеческое достоинство у их детей, — и попросили вести себя достойно.

______________________

Первый час в очереди.

— Там какие-то списки? Вы записывались в список?

— Нет, зачем? Мы последние, тут уже в порядке живой очереди все… — на «галерке», как всегда, собрались те, кто меньше всех в курсе.

Впереди пританцовывают от холода относящиеся к жизни со всей ответственностью.

Между первыми и вторыми – дистанция, которая подчеркивается даже физическим расстоянием. «Галерка» не смешивается с бурлением чуть впереди, «бурлящие» громко смеются, подчеркнуто не замечая «бессписочников из зада»

На крыльце две румяные активистки звучным комсомольским голосом выкрикивают номера «следующих», с увлечением вычеркивая прошедших, наслаждаясь ощущением зависимости от них окружающего микрокосмоса. В руках у многих – листки бумаги с напечатанными на них огромным жирным шрифтом цифрами – порядковым номером. Кто-то набрал на компьютере и распечатал около сотни таких листков, не пожалев ни бумаги, ни чернил.

______________________

Два часа на холоде. Начинаю чувствовать себя героем войны Дмитрием Карбышевым.

С крыши школы то и дело обрываются и, с грохотом разбиваясь о карнизы окон, падают вниз куски снега и сосульки. Активисты стоически несут свой пост на крыльце под градом ледяных осколков, невзирая на реальную угрозу здоровью. Потемневший фасад здания школы, ржавые водостоки, старые деревянные окна. Внутри – перила лестниц с облупившейся краской, нанесенной поверх старого слоя, таких слоев – это видно на сколах — как колец у столетнего дерева. Стершиеся ступени.

Эта не какая-то супер-элитная школа. Наверное, будь она таковой, происходящее на улице имело бы хоть какой-то смысл. Своего ребенка я хотела отдать именно сюда по той единственной причине, что эта школа ближе всего к дому. Я совершенно убеждена, что начальные классы, если не все, можно запросто посещать в любой, самой обычной школе. Для меня гораздо важнее, чтобы ребенок закончил обучение без сколиоза, миопии высокой степени и язвенной болезни желудка. А также, чтобы у него была сформирована качественная, ставшая структурой личности, высокая самооценка и чувство собственной значимости – то самое человеческое достоинство. А знания – это то, что восполнимо – не так, так иначе.

На крыльце появляется шарообразный дяденька. Он приплясывает и производит пухлыми руками торжествующие жесты: кисти сжаты в кулаки, руки движутся от себя к себе. Он не спортивное соревнование выиграл. Не работу новую высокооплачиваемую получил.

Он определил ребенка в первый класс. Не в университет. Не в ЗАГС. Не в красную армию. В первый класс обычной школы. Будет что рассказать на суде предков.

— Мы подаем документы сразу в несколько школ. Эта нам не очень нравится, но на всякий случай подадим и сюда, а ходить, скорее всего, будем в другую, покруче, — у беседующих впереди мам очень деловой вид.

На самом деле, речь ведь идет вовсе не о качестве образования. Просто когда ребенок ходит в престижную школу – это еще один пункт в список, которым можно размахивать перед носом онемевшей от зависти публики.

______________________

Я устала и замерзла так, что плохо понимаю, что происходит. Три часа в очереди.

— Давайте зайдем внутрь.

— Нельзя.

— А мы просто зайдем и все – они что, выгонять нас будут?

Нас осталось человек тридцать. Мы набиваемся в «предбанник» школы. Охранник молчит.

— Ну вот, стояли на улице, хотелось хотя в бы тепло. А теперь мы в тепле, хочется сесть, — шутит кто-то.

Я сейчас упаду.

— Давайте войдем внутрь!

Девушки у двери нерешительно мнутся.

— Давайте-давайте!

Нам всем около тридцати. У нас дети. Мы стоим в предбаннике школы в таком контакте друг с другом, что с мужем не всегда бываешь так близка в супружеской постели, и боимся зайти внутрь. Вдруг я понимаю, что Кафка был унылым реалистом без малейшего намека на воображение.

Толкаясь, робкой, но навязчивой сороконожкой мы пробираемся в холл. Какое-то время ничего не происходит. Через минуту выходит испуганная завуч. Она объясняет, что прием документов закончен, мест больше нет.

Дальше неинтересно. Да и писать я хотела о другом.

______________________

Бывают ситуации, когда сохранить чувство собственного достоинства невозможно. Очередь – это одна из таких ситуаций. Я никогда не стою в очередях. Когда я вижу очередь, мне хочется в ужасе бежать со всех ног подальше.

Столпотворение в гипермаркете змеится к тележке с яйцами. Скоро важный праздник. Большие упаковки из трех десятков яиц стоят на три рубля дешевле обычных упаковок, на которые никто не смотрит. Записка на кассе «В один руки – одни яйца!»

Крещение, вокруг храма – кольца жирного удава из людей. Невзирая на тридцатиградусный мороз, все стоят за святой водой из узнаваемой желтой бочки грузовика. Святую водичку берут канистрами, бидонами – и увозят на саночках.

Лифта в поликлинике рядом со мной дожидалась эффектная дама в шубке и высокой прическе.

Двери открылись, и дама попыталась проникнуть в переполненную кабинку, но не втиснулась, и, делая шаг назад, своей широкой спиной, как грейдером, теснила тех, кто подпирал сзади: чтобы не утратить своего преимущественного положения. Она изо всех сил старалась делать непринужденный вид, словно бы вовсе и не была напряжена от готовности пресечь любую попытку просочиться вперед нее, и предпочитала «не видеть» за своей спиной нескольких пожилых женщин с тросточками и меня с ребенком на руках.

Когда мы, наконец, попали в лифт, выяснилось, что ехать ей, так целеустремленно толпившейся на первом этаже, нужно было на второй.

Прошлой зимой мы двигались в потоке туристов по лестнице в доме Санта Клауса в  Лапландии. Мы уже практически приблизились к гномику, запускавшему по очереди новогодних посетителей в комнату к уставшему, индифферентному старику внутри, как вдруг, невзначай перед нами ввинтилась компания из четырех недорослей лет эдак двадцати. Делая вид, что никакого мелкого и гаденького свинства не произошло, но понимая, что оно произошло, молодые люди деланно хихикали и тоже подчеркнуто «не замечали» детей, ловко оставленных ими позади на их пути к счастью. Прислушавшись к  репликам, я поняла, что, ну, конечно же, это оказались соотечественники.

______________________

Объявление на первом этаже нашего отеля приглашало всех постояльцев на праздничный ужин в новогоднюю ночь. Мне даже в голову не пришло, что – в Европе, за границей! – процедура прохождения в ресторан может оказаться чем-либо усложненной. Исключительно на всякий случай за несколько часов до ужина я решила уточнить все же это у русскоговорящей девушки-аниматора. Конечно же, выяснилось, что на ужин нужно было записываться за несколько дней до праздника, и на момент нашей беседы все места уже были расписаны, списки узнаваемыми бюрократическими стопочками лежали на столике перед моей собеседницей.

— Девушка, проверьте, там ничего не напутали, моя фамилия в списках есть? – деловито засуетился стоявший рядом со мной немолодой мужчина в натянутых едва ли до подмышек домашних брюках и резиновых тапках.

Девушка, раздраженно-утомленно вздохнув, успокоила его, что есть. Тогда мужчина полюбопытствовал, каково праздничное меню. Он заметно наслаждался положением человека, урвавшего от жизни жирный кусок счастья, а присутствие рядом кого-то, счастья не урвавшего, делало его наслаждение особо острым и полнотелым.

Финский отель… Европа… – это все вдруг как будто осыпалось, оплавилось, растворилось, как мираж, и исчезло, и превратилось в пансионат в Анапе, путевки в который нужно было выбивать, выцарапывать, выпрашивать и выколачивать.

Как будто даже пахнуло откуда-то сильным запахом вареной капусты – этим традиционным запахом столовой и коллективной еды.

______________________

Мои друзья говорят, что у нас ужасная страна, где ситуации, в которых невозможно сохранить чувство собственного достоинства, — точнее, когда у тебя формируется стойкое чувство собственного недостоинства, — возникают повсеместно. Они преследуют нас с рождения, с наших роддомов, детских садов, школ и поликлиник. Один внешний вид которых внушает это тоскливое понимание, что ты – лишь один из очень многих, точно так же, как ты, не стоящих внимания и уважения. Это как радиация, не ощутимая, незаметная, но неумолимо разрушающая, вызывающая уродливые мутации, делающая нас нечувствительными к унижению.

Я склонна соглашаться с друзьями во многом.

Но также нельзя не понимать, что мы сами распространяем вокруг себя нашу страну, как дурной запах вареной капусты. Энергетики одного маленького соотечественника достаточно, чтобы вокруг мгновенно сгустилась узнаваемая атмосфера суетливой и мелочной, а от того особенно противной готовности быть униженным или позлорадствовать над  унижением другого.

Я не знаю, это волшебное чувство — собственного достоинства — возникает, когда вокруг созданы оранжерейные условия для его возникновения, или это все-таки внутренняя потребность требовать уважения к себе и с уважением относится к другим, не зависящая от внешних условий. Но совершенно очевидно, что это чувство – это то, чем у нас не задумываясь жертвуют в первую очередь в борьбе — ладно бы еще за свое место под солнцем! — так ведь нет: за место в лифте, за место в списке, за детский аттракцион, за шведский стол, за яйца, за воду. Отчего за это хрупкое чувство как-то особенно обидно.

Срочные новости в нашем Telegram