Я больше не буду

За праздничным столом собралось три поколения гостей, пятидесятилетние бабушки произносили тосты в честь семилетнего внука, и желали, чтобы он был хорошим мальчиком и всегда слушался маму, а еще чтобы хорошо учился и не болел. Худой, как жердь, высокий пятидесятилетний гость с его молодым, тридцатилетним соседом по столу наливали себе по стопочке поначалу вполне легально, как бы имея на это лицензию от бдительных супруг, сгруппировавшихся на противоположной стороне стола.

Потом, когда в их адрес  все чаще стали раздаваться советы в духе «ты давай там через одну, а то хорош уже!» и «ты лучше закусывай», они начали использовать для получения жизненных удовольствий каждый удобный момент. Стоило кому-то из жен выйти из-за стола, чтобы принести еще какой-нибудь салатик, салфетки или посмотреть, где там дети, как они, словно шкодливые школьники, подмигивали друг другу заговорщицки и торопливо наливали еще по пятьдесят. Улыбка пожилого худого гостя становилась все шире, сам он – все разговорчивее, а его рассказы – все более рискованными. С мечтательно затуманенными, как у загипнотизированных мультяшек, глазами, он вспоминал, как в студенчестве они с друзьями «со стипендии» ходили «с девчатами в кабаки»…

— Ага. Очень хорошо, да? – жена осуждающе смотрела на улыбающегося супруга, как на бравирующего с испуга своей первой двойкой сына-первоклассника.

Один из гостей порывался рассказать про охоту («кому это, кроме тебя, интересно?»), другой – про красоту изделий из карельской березы («нашел, о чем говорить!»), третий – про экономическую ситуацию в различных субъектах Российской Федерации («от, ты уже разбираешься во всем этом, конечно!»)

Когда все предложенные сильной половиной темы для разговоров были отклонены половиной прекрасной, за столом повисла тягостная неловкая пауза. Одна гостья похвалила шашлык. Вторая с преувеличенным восторгом начала комментировать игры детей. Если нет детей, то в таких ситуациях обычно на выручку приходит кот или другой домашний питомец. Это беспроигрышный вариант: всегда перед глазами, и всегда найдется, чем умилиться. Дети, засмущавшись от такого количества неожиданного взрослого внимания, замолчали, покраснели и, нервничая, начали делать неловкие движения и слишком громко выкрикивать случайные реплики. На них посыпался град замечаний.

Полная пятидесятилетняя гостья задумалась вслух, почему «вот дети с родителями такие разбалованные, а с ними, с бабушками – «шелковые»? У нее был большой второй подбородок, который чуть вздрагивал от неодобрения и недовольства таким положением вещей. Мясистые мочки ушей еще больше отвисали от тяжелых, крупных серег, которые негодующе покачивались в унисон вздрагивающему подбородку. Бывшая красавица, она сохранила некоторые из своих жестов, улыбок и наклонов головы – тех, старых, кокетливых, завлекающих, заигрывающих, уже почти совсем забытых, извлекаемых на свет божий из сундуков памяти только на редких застольях, таких, как происходившее.

— Наверное, потому что бабушки внукам – «а-та-та!», – отозвался ее супруг, в красивом синем костюме с галстуком, в свои уже ближе к семидесяти, еще подтянутый и бодрый, и все еще с воодушевлением рассматривающий собравшихся за столом представительниц лучшей половины человечества, — взглядом гурманским, выдающим в нем большого почитателя и ценителя.

— Бабушка и дедушке всю жизнь – «а-та-та!», — разухарился вдруг он: последние «по пятьдесят» он запивал, не заметив этого, белым вином из стакана соседки по столу.

Он в шутку бьет себя ладонью по кисти другой руки и улыбается, сережки, подбородок и бюст его жены легким возмущенным колыханием дают понять все, что их обладательница думает о гипотезах своего мужа.

_______________________

Старшее поколение стало собираться по домам. Полная и оттого не очень ловкая гостья пыталась поймать своего совсем по-мальчишечьи худого и юркого, как ртуть мужа, который так и норовил проскочить у нее под расставленными непускающими руками назад в дом – «ну, по последней, «на посошок»!» — ни дать, ни взять, уставший быть послушным и вышедший из послушания ребенок.

Наконец, беглеца удалось выловить, и он, упирающийся, утопающий, как одинокий парус в пене моря, в шуме возмущения и негодования жены и шедших с ними спутниц, увлекаемый ими, отправился домой.

— Хватит уже, что ты, как клоун, ты совсем уже, что ли, ты совсем дурак, что ли, ты вообще уже, или что? — как заведенная, ходила по пятам и повторяла, как мантру, свои взывания к «разошедшемуся» мужу тридцатилетняя гостья, плавно сменив на посту ушедших женщин старшего поколения.

Веселый муж хотел дурачиться. Он напевал песню «За тебя калым отдам, душу дьяволу продам» и тащил жену танцевать. Он смеялся и оправдывался: «Мне хорошо. Я хочу отдохнуть. Я очень устал. Сегодня такой чудесный день. Я хочу повеселиться! Ну, отстань ты от меня…» — ни дать, ни  взять, непослушный ребенок, горе луковое.

Жена другого тридцатилетнего гостя вбежала в дом с криками: «Ты хоть знаешь, где ребенок?»

Молодой мужчина выскочил из-за стола. Его стильные очки в модной оправе съехали на кончик носа, он нервно поправил их. Он побежал за женой, чуть пошатываясь, и в одно-единственное мгновение на его лице отразилась целая палитра чувств. Паника и страх за ребенка. Готовность убить себя за невнимательность и непонимание, как ты вообще мог себе такое позволить. Чувство вины. И совершенно детская готовность понести действительно ЛЮБОЕ наказание, которое он считал более чем заслуженным и справедливым.

Ни дать, ни взять, провинившийся, нечаянно не послушавшийся маму ребенок. Потерявшаяся девочка нашлась в песочнице у дома, откуда ни на секунду не отлучалась.

— Ты такой же! Только ты боишься их, а я не боюсь, — объяснял свои взгляды на жизнь один из гостей другому.

А я подумала: а ведь он действительно очень мужественный. Он не боится жены и мамы.

_______________________

Однажды я прочла в живом журнале известной феминистки рассказ о сцене в гипермаркете. Впереди нее шли трое молодых мужчин в дорогих красивых костюмах с дипломатами в руках. Как вдруг сзади раздался окрик: «Ты это куда?! А ну стой! А-та-та!» Это шедшая позади мамочка пыталась вернуть слишком далеко убежавшего вперед сына лет пяти. Со смехом автор поста описывала, как идущие впереди большие деловые и явно состоятельные и состоявшиеся дядьки вздрогнули, ссутулились и на секунду остановились: привычно послушавшись. Ей казалось очень смешным, что взрослые мужчины так отреагировали на нежный и ласковый женский голос, на невинное замечание, адресованное ребенку: с ее точки зрения это говорило об их крайней инфантильности, слабости и ничтожности.

А еще я вспомнила, как однажды сама стала свидетельницей ссоры соседки с мужем.

— Ты скотина, чудовище! Только про себя думаешь! – рыдала она в своем дворе.

— Я больше не буду!

— Я устала, я с раннего утра пашу, как проклятая!

— Я больше не буду…

— А на меня тебе плевать!

Муж соседки — метр девяносто, сто килограмм, с поредевшими уже волосами. Он спросил, не успеет ли он, пока жена занята развешиванием выстиранного белья, до запланированной ею поездки на рынок, быстренько «метнуться» на озеро – «разок окунуться»: очень, очень жарко.

— Я всем вокруг должна, вот только мне никто ничего не должен! Тебе жарко, а мне не жарко!

— Я сделаю, как скажешь, прости, я больше не буду, прости, я больше не буду, прости, ябольшенебуду… — исцарапанной заевшей пластинкой потрескивал в ответ растерянный и испуганный криком муж, на макушке блестели крупные капли пота, на скулах отливали синеватым бордовые пятна.

Я думала об этом во время праздничного застолья и тоже очень хотела поднять тост. И пожелать имениннику, чтобы он не слушался маму. Ну, хотя бы иногда. Ну, хотя бы, когда ему будет тридцать. Ну, хотя бы, когда ему будет пятьдесят.

Мое сердце взволнованно билось, от шеи и лица струилось тепло, пальцы мелко дрожали,  и… я не произнесла этот тост.