Блоги

Жизнь не праздник

В мою журналистскую бытность довелось мне как-то познакомиться с настоящим мужчиной по настоящему вызову. Мальчик-с-пальчик, верткий, шустрый, ногти, накрашенные розовым лаком, местами облупившимся. Несмотря на огромную разницу в росте, он неустрашимо помог мне снять пальто: наша встреча проходила в кафе.

Мой собеседник оказался словоохотлив, рассказал, что работал в такси, но зарабатывал мало. А что еще делать? Только продажной любовью заниматься и остается. В этот момент он нахмурился, прервал свой поток сознания, и, выдержав каноническую паузу, тоном человека, бесконечно уставшего от несправедливости мира, но сумевшего оказаться выше и сильнее этой усталости, доверительно поведал:

— У меня, ну это… врачи говорят, я болен. У меня это, как его, редкое заболевание глаз. Я, ну, теряю зрение. Сделать ничего нельзя. Вот я и решил… ну, это… взять напоследок от жизни все!

Я бы подумала, что он это в книге прочитал, не закрадись у меня сомнения, прочел ли он хотя бы одну книгу в своей жизни.

_______________________

Как-то, отдыхая дома в Беларуси, записалась я на маникюр. Ужас, как не люблю эту инквизиторскую процедуру, а потому попросила мастера отвлекать меня неспешной чинной беседой. Девушка вспомнила о своей постоянной клиентке, нашей с ней общей знакомой, больной онкологическим заболеванием. Свой пятидесятилетний юбилей отмечала та на турбазе на местном озере. Старинную, советскую еще турбазу, которую наш смекалистый, ядовитый на язык народ метко прозвал в свое время «домом рыбака и рыбки», недавно хорошенько отремонтировали и организовали там весьма симпатичный курорт.

— Теперь там дорого – жуть! А она еще и гостей наприглашала – человек пятьдесят! – тон моего мастера выдавал легкое неодобрение подобного барства.

— Хотя, — спохватилась девушка, — Она же больная… ей можно, — тут в ее голосе зазвучали оттенки сожаления о том, что тем, кто будет жить вечно, ничего подобного, увы, нельзя.

_______________________

Когда я была еще совсем небольшой, мы с родителями жили в колхозе Восьмое Марта. Только не надо с этих пор начинать дразнить меня колхозницей, хорошо? – я стеснялась признаваться в этом!  Просто ну уж очень мне нравится название коллективного хозяйства: это же просто праздник, который натурально всегда с тобой!

В доме напротив жила худая, высокая и, есть такое слово удачное, — «мосластая» соседка со старательно проработанным лицом человека, находящегося при смерти. Я слышала, как судачили о ней соседки: что свою неизлечимую болезнь она придумала, чтобы оправдывать то, что нигде не работает. Шестилетняя, я зачем-то взяла и сообщила свои новые знания дочери мнимой больной. Та исподтишка, бочком, вдруг покинула песочницу, а минутой позже где-то в воздухе зародился, набрался мощи и разлился по округе все нарастающий крик: из своего дома по направлению к детской площадке небольшим смерчем в облаках пыли неслась худая страдалица.

Мы с подружкой, сообразив, что к чему, юркнули во дворы, домчали до ее дома в надежде схорониться, но едва не расшиблись с разбегу о запертую дверь: мама подружки куда-то неожиданно вышла. Слыша приближающиеся крики и топот ног – как весть о неотвратимом праведном возмездии – мы в отчаянии спрятались в кладовке.

О том, что было дальше, память хранит клип из вспыхивающих в темноте ее хранилищ осколков ощущений и обрывков образов.

Холод бетонной стены в прижимающихся к ней лопатках…

Шумное дыхание запыхавшейся от бега полной подружки где-то рядом…

Абсолютный мрак и запах сырости…

Удары бьющегося в горле собственного сердца — такие громкие, что, казалось, слышимые на все Восьмое Марта…

Распахнувшаяся дверь…

Хлынувший в проем ослепительный дневной свет и силуэт худой фигуры — черной дырой в расходящихся вокруг лучах…

Худая соседка вытащила нас с подружкой на улицу. Дальше было унизительное таскание за уши – подружке тоже почему-то перепало, за компанию, наверное. Было много крика и обвинений в чем-то, и упреков, что мы так сильно расстроили так сильно больную женщину…

Спустя некоторое количество ужасных минут бушующая стихия постепенно начала выдыхаться, голос крикливой умирающей становился тише, пока, уносимый вдаль, не затих окончательно в наступившей оглушительной на контрасте тишине.

Мы с подружкой сидели в деревянной беседке у ее дома и старались не смотреть друг на друга. Нам нечего было друг другу сказать – жертва жертве не товарищ, не поддержка и не утешение: совместное унижение не сближает, нет.

_______________________

Об этой соседке потом я буду часто вспоминать всякий раз, когда, фрилансер, буду устраивать себе выходной в будний день, забираясь на диван с Акуниным. Когда к удовольствию от чтения непременно будет примешиваться нотка ноющей страха, что тебя, бездельника и тунеядца, сейчас кто-то уличит и подвергнет публичной порке. И когда хочется как-то предвосхитить разоблачение и заранее начать извиняться перед кем-то: «Я же работала все воскресенье напролет! Я же писала накануне до четырех утра!» Но физически будет ощущаться, как все нормальные люди сидят на важных работах, и только ты один, прогульщик, дома…

— Сына, вставай! Двенадцать уже! Слушай, дорогой, уже половина отпуска позади, ты не забывай, что тебе скоро на работу, а там к восьми вставать придется! Ой, трудненько же тебе будет! Надо потихоньку начинать перестраиваться, как думаешь? А не спать, сколько влезет – чтобы потом отвыкать не пришлось! – пожилая коллега звонит по телефону сыну, окончившему университет и наслаждающемуся дома последними каникулами.

— Знаешь, у меня сейчас все так хорошо. Я так счастлива. Но меня не оставляет одна мысль. Какое-то странное предчувствие. Что за такое большое счастье будет какая-то такая же большая расплата. Я понимаю, что это звучит, как бред, но я постоянно жду, что случится что-то плохое… Самолет, на котором мы полетим сейчас на море, упадет… — а я, в общем-то, и не собиралась приходить в ужас от слов подружки. Я прекрасно понимаю, о чем она говорит, и ощущения ее мне смутно знакомы.

_______________________

Несколько лет назад я брала интервью у главврача одного из петрозаводских роддомов. Она рассказывала о том, что такое статус «Дом благожелательного отношения к ребенку»

Это заведение, соответствующее следующим требованиям: индивидуальные дородовые палаты, в которых рядом с будущей мамой можно находиться отцу ребенка, маме или подруге, чтоб не страшно было, индивидуальные родзалы, возможность пребывания вместе с ребенком сразу после его рождения и постоянно, а не по расписанию и не строго на время кормления.

То есть, наши бывшие роддома с их залами на пятнадцать человек, больше похожие на конюшни, и с такими же послеродовыми палатами, «домами доброжелательного отношения к ребенку» не считались.

«Доброжелательные» дома появились у нас всего несколько лет назад.

Но у нас до сих пор по-прежнему стойко считается, что кормить новорожденного ребенка нужно не по требованию, а по расписанию, игнорируя его голодный плач. Нельзя спать с младенцем – нет, вовсе не потому, будто есть опасность, что мама во сне может причинить малышу беспокойство – это невозможно, — а потому что нечего! — еще привыкнет, пусть спит в кроватке, и желательно в темноте в пустой холодной комнате. Поорет и перестанет! Нельзя носить на руках – молодые мамочки, а пуще прежнего почему-то бездетные женщины, очень любят пугать этим! – потому что «ты не сможешь потом от него отойти и так и будешь носить его на руках все время»! До пенсии.

То есть, главный принцип воспитания – чтобы ребенок не привык к доброжелательному отношению. Это очень, очень опасно.

_______________________

В качестве подарка моему новорожденному первенцу подружка из Беларуси прислала целый мешок ползунков, которые она, уже опытная мама, прикупила мне в минских «секонд-хендах». Решительно скептично настроенная против подобных магазинов, я, чтобы не обидеть все же самую любимую подружку, подарки решила перестирать и сложить до поры до времени где-нибудь в дальнем углу, с целью со временем как-нибудь незаметно избавиться от них.

С легкой брезгливостью я забрасывала ползунки одни за другими в барабан стиральной машинки. Где-то на пятом ползунке моя женская упертая уверенность в собственной несокрушимой ничего не желающей знать правоте не могла не пошатнуться. Я поднесла вещицу ближе к глазам. Ползунки оказались совершенно новые, белоснежные, из нежнейшей ткани с мягкими ворсинками, с вышивкой на грудке: пухленькая балерина, сборки пачки которой были пришиты сверху, как настоящая юбка. Я извлекла и пересмотрела все сложенные в машину вещи. Платьица на трехмесячную девочку с застегивающимися между ножек шортиками, комбинезоны с ушками на капюшоне, с аппликациями, с забавными кармашками – подобное я видела впервые.

На пеленальном столике были сложены в стопочки ползунки, купленные мною самой в старом «Детском Мире» Ситцевые, расползающиеся по швам при первой стирке и при первой же стирке утрачивающие свой интенсивный яркий цвет, и неумолимо теряющие форму, — такие ползунки были у младшего брата. Я помню, как он, десятимесячный, столбиком стоял в своей кроватке, длинненький и худой, как суслик, такой жалкий в этих облезлых растянутых одежках… Такое и вправду не захочется брать на руки и к себе в постель.

Тогда я полюбила его еще сильнее.

Когда на ребенке плюшевый белоснежный комбинезон с ушками, брать на руки его непроизвольно хочется снова и снова, забыв про все «пугалки». Тереться щекой о мягкую ткань. Спать рядом, согревая своим теплом и вдыхая этот самый счастливый в мире запах – запах твоего малыша. Тем более, что дети так быстро растут: и вот ты уже смотришь на них и хотел бы вспомнить это волшебное ощущение – крошечное тельце на твоих руках, но только как его сейчас возьмешь на руки, если он тебе уже едва ли не до плеча?

_______________________

«Жизнь не праздник!» — это одна из самых любимых жемчужин народной мудрости в моей коллекции сентенций, пронзающих, как лучи губительного для всего живого ультрафиолета, атмосферу вокруг, в которой мы все росли с первых дней, впитывая вредное излучение и незаметно для самих себя мутируя. В странных существ, больше смерти боящихся перерадоваться жизни. Перелюбить своих близких. Переукрасить, перепраздновать, пересмеяться. Иначе непременно упадет самолет. Потому что жизнь – это преступление и наказание, а не заслуженная награда за все хорошее, что ты сделал этому миру.

А потому не стоит привыкать – ну, это… жить. Это, ну… чтоб потом отвыкать не пришлось.

Срочные новости в нашем Telegram