Петрозаводские больничные клоуны об искренности, радости и боли

Некоммерческий фонд “Клоунтерапия” в Петрозаводске существует благодаря главному идейному вдохновителю — Ирине Воскресенской. Ирине помогают Анна Натальчук, Екатерина Суслонова и другие волонтеры. Все они работают не за зарплату, а за идею: ходят к больным детям, обучают стажеров, проходят тренинги. Когда видишь, как горят их глаза, то понимаешь, почему они тратят личное время, чтобы заниматься больничной клоунадой. Знакомьтесь:  Ирина, Анна, Элла и Екатерина.

«Клоун — это ты сам»

Рассказывает Ирина: Началось все четыре года назад. Я хотела пойти учиться на больничного клоуна и узнала, что Фонд Арины Тубис набирает волонтеров. Мы прошли обучение и работали год в качестве аниматоров. Ходили вместе с другой девушкой к детям, больным онкологией. А потом я поехала учиться в Москву. Там я поняла разницу между аниматорством и клоунадой — все надо было делать по-другому. И стала работать уже сама.

В чем разница между аниматорством и клоунадой? Аниматор приходит к ребенку с программой: со своими заготовками, фокусами. Он просто показывает свой номер и уходит. Клоуны же берут все там, в больнице. Клоун видит конкретного ребенка и начинает искать к нему подход. Заготовки, конечно, тоже есть (например, какая-нибудь игрушка в кармане), но 90 процентов — это импровизация. Важно быть готовым ко всему, потому что обычно получается так, как ты вообще не ожидал. Для меня клоунада — это кайф. Это потрясающие ощущения. Когда ты клоун — это ты сам.

Про клоунов есть устоявшиеся стереотипы. Клоуны — это не обязательно веселье, хохот. В больнице есть чистые эмоции, там нет никакой игры, фальши, притворства. Там живут реальными эмоциями. Там никто не делает из себя ничего. Клоун тоже из себя никого не строит. Ты работаешь со страхом, со слезами, с болью.

Пока что этот стереотип многие разделяют. Мы, например, приезжаем в больницу, а нам медсестры говорят: “Ну, что, можно детей звать на программу?”. Как будто сейчас будет представление. А мы сами не знаем, что будет через 10 минут. Конечно, спонтанность есть спонтанность. Не всегда получается “вау”. Но это всегда искреннее и честное общение — дети видят нас, мы видим и чувствуем их.

Есть еще одна важная проблема — к нам вывозят детей, которых считают нужным вывезти. В больнице есть дети, которые не выходят — они лежат в кроватях как лепестки. Якобы клоун ничего не может сделать с таким ребенком.

Ирина: Все дети чувствуют, прикосновения ощущают, слышат. Взаимодействовать все равно можно, какой бы ребенок ни был — лежачий и не понимающий. Он же все равно живой. Мы же не должны постоянно говорить шутки, над которыми надо смеяться.

Как рождается игра в больничной палате?

Ирина: Имена наших персонажей иногда рождаются прямо в больничной палате. В основном Аня выступает под именем Эля, а я — под именем Чепуха. Но на самом деле это совсем не важно. Мы даже не можем вспомнить, когда называли имена своих клоунов в последний раз в больнице. Детям вообще без разницы, как нас зовут. Иногда мы Викторина и Мандарина, иногда — Чики и Рики. Образ клоуна тоже зависит от настроения. Аня, например, каждый раз разная.

Анна: Да, у меня бывает, что я выступаю клоуном-мальчиком.

Ирина: Визит клоуна в больничную палату длится 10-15 минут. Если же визит происходит в холле, то больше — 30-40 минут. В холле обычно работаешь с 6-10 детьми. Обычно дети знают, что мы придем, поэтому стараются побыстрее собраться в коридоре — не хотят ждать. Они все выбегают с криками: “Клоуны пришли”. Сейчас, например, мы ходим в городскую больницу, где дети регулярно проходят реабилитацию, поэтому уже знаем всех детей, которые находятся на реабилитации. Знаем их особенности. Нас дети тоже помнят. Иногда наш новый визит — это продолжение старой начатой игры.

Игра всегда разная. Сейчас мы были в гостях у мальчика Кости. Мальчик лежит. Ему пять лет, но из-за болезни он очень хрупкий, как будто ему годика три. Мы к нему пришли, спели песенку, взяли на руки, потанцевали. Потом стали играть его рукой на барабане. А со старшими другие игры.

Екатерина: Я не умею рисовать, но умею делать эскизы в профиль, без портретного сходства. Вот мы сидели и рисовали. Одна из девочек посмотрела на мой набросок и сказала: “Похоже, похоже”. Я ей добавила сережку, губы раскрасила. А мальчишка вместе с нами рисовал девочку, в которую влюблен.

Ира: На реабилитации есть и совсем взрослые — одной девушке скоро 18. И мальчики сказали, что она умеет играть на фортепиано. Я спросила: “Умеешь «Собачий вальс» играть”? Она решилась и пошла к инструменту. В итоге вспомнила мелодию “К Элизе” Бетховена. Игра пошла дальше — мы предложили ей выступать на конкурсе, потом танцевали под эту музыку. В общем, мы не делаем то, во что ребенок не верит -  это всегда общение, взаимодействие. Мы «открываем свои антенны” и пытаемся настроиться на ребенка. Так что чтобы быть больничным клоуном, надо научиться “открывать антенны” (смеются — прим. ред.).

Элла: Еще один пример игры, которая может получиться из ниоткуда. Из палаты вынесли лишнюю кровать работники больницы. И тут началась игра. “Ой, украли кровать. Кто это сделал? Вызываем полицию!» И девочка подхватила игру: “Были мужчины”. Хотя сама, конечно, помнила, что там были две женщины. И хохочет. “А сколько их было?”. Она: “Восемь”. И опять хохочет. Ребенок сам сделал игру, мы только немного помогли.

Первый ребенок

Рассказывает Ирина: Когда я шла в больницу, то тема смерти вообще не звучала. Но каждый клоун должен знать, что в его жизни может случиться “первый ребенок”. Это первый малыш, который умрет. После этого возможно два варианта. Либо ты остаешься — по-честному, по-взрослому, по-большому. Либо ты уходишь из больничной клоунады. Когда я шла в больничные клоуны, то у меня были следующие представления: лейкоз прекрасно лечится, никто не умрет. Конечно, я взрослая девочка и понимаю, что лейкоз — это рак и люди от него умирают. Но не было ощущения, что ребенок может уйти. До последнего я играла с ним...

Элла: Я сегодня была в больнице и видела детей, которых больше никогда не увижу. Маленькая смерть. Я буду в другом городе. Они все для меня ушли. Если бы я работала в онкоотделении, то думала бы, что они просто выписались.

Ирина: Но так ты обманываешь себя! Для меня это проще, потому что я воспринимаю смерть как часть жизни. Я понимаю, что я тоже умру. Многие удивляются, что я могу так говорить. Но я считаю, что полезно ходить на кладбище — там ты понимаешь, что тоже уйдешь. Нужно делать сейчас то, что ты хочешь. У тебя есть все время для этого.

Моего «первого ребенка» звали Саша. Когда он ушел, я знала, что в больнице есть еще и Миша. А потом умер Миша. Но я помнила, что есть другие дети. И ты понимаешь, что ты им нужен. Если бы тебя не было, им было бы легче? Совсем нет. Поэтому ты до последнего с ними. Делаешь их жизнь такой, к которой они привыкли до больницы.

Еще я потеряла Владика — у него были проблемы с почками и сердцем. Уходил Владик под Новый год. Мама позвонила и сказала, что он зовет Чепуху (имя клоуна Ирины — прим. ред.). Я пришла. Он стал плохо видеть, ослеп. Тогда я придумала такую игру: сказала, что у него в палате воды по колено. Сняла ботинок и заявила: “Сейчас бросим якорь”. А он меня раскусил — понял, что это ботинок. И засмеялся. А еще мы с Владиком сочиняли сказки. Начиналось все с банальных вещей: “Где ты была?”. А я: “В сугробе застряла”. И пошла игра. Потом у него должна была быть операция. Вскоре я узнала, что ребенок лежит в палате интенсивной терапии. И он ушел.

«Шарики и носы — это не первостепенная задача»

Ирина: Мы хотим столько всего сделать, поэтому нам нужны новые люди, которые могут взять часть нагрузки на себя. Например, если бы стажеры ходили в больницу регулярно, то мы могли бы два раза ездить в психиатрическую больницу в Матросы. Из-за недостатка времени мы были там всего 3-4 раза. Еще мы хотим ходить к пожилым людям.

Финансовая помощь нам нужна на конкретные вещи: оплатить тренинг, заказать нужный реквизит. Например, нос клоуна стоит 1000 рублей. Упаковка шариков — 400 рублей. Но шарики и носы — это не первостепенная задача. То же самое с костюмом — не надо шить его за баснословные деньги, ты будешь его менять. Финансовых влияний особо и не нужно. Если бы мы хотели зарплату себе, то да, искали бы спонсора. Основная проблема, конечно, это деньги на мастер-классы. Мастер-классы проходит в Питере и в Москве — это всегда затратно. Кроме денег на само обучение, нужно еще где-то жить и как-то до города добраться. Мы с Аней недавно ездили в Питер на мастер-класс — я просто попросила о помощи у себя на странице в социальной сети, и за ночь мы набрали нужную сумму. Такой своеобразный краундфаундинг.

Анна: Мы занимаемся волонтерством, и всем понятно, что мы тратим свое время добровольно. Но тратить огромные суммы на обучение не готовы. Мы занимаемся этим после работы, а у Иры вообще четверо детей. Она работает круглосуточно дома.

Ирина: Нет-нет, муж не ругается. Он ругался, если бы видел больную на голову жену, которая сидит дома и грызет всех. Мне кажется, что ему хорошо, что я хожу в больницу. Да и он с детьми должен время проводить (смеется — прим. ред.). Опыт родительства, безусловно, сильно помогает. Мне моя дочка София помогала лет до 5, подкидывала идеи.

Анна: Ну, у меня детей нет, но я с ними столько лет уже работаю. Но мне все равно тяжело, я чувствую, что Ире легче.

Элла: Мне кажется, что если у человека есть фантазия и внутреннее чувство ребенка, то все получится. Дети очень легко находят общий язык, даже если они говорят на разном языке. Главное — захотеть этого внутреннего ребенка разбудить.

P.S. Подробнее о клоунтерапии можно узнать на странице в «ВКонтакте».