Людмила Вакулина: «Я – не лучший образец русской женщины»

Раз в неделю за завтраком Евгения Волункова разговаривает со своим собеседником «за жизнь». Сегодняшняя гостья Евгении – Людмила Вакулина, учитель английского, много лет проработавшая социальным педагогом в 23-й школе-интернате. Из интервью вы узнаете, как простой учитель может бороться с чиновниками и побеждать, что значит заменять ученикам мать и откуда берутся силы на борьбу с чужой бедой, когда ты сам неизлечимо болен. 

Евгения: Людмила Федоровна, я про вас узнала случайно. Собирала материал для репортажа в 23-м интернате, и там мне сказали, что есть такая женщина, которая борется за детей. Это – Вы. И что вы можете рассказать какую-то невероятную историю о том, как «сделали» квартиру слепому ребенку-сироте…

Людмила: Да, была такая история с мальчиком Димой Павловым. Он пошел в первый класс сиротой, жил в нашем интернате. Ребенок родился слепым, об окружающем мире имеет представление только со слов других. Пока Дима учился в школе, я узнала, что его жилье – одноэтажный разваливающийся домик. Стены там прогнулись, ни света нет, ничего… И чем ближе он подходил к выпуску, тем чаще я думала: «Как же он, боже мой, жить-то будет?» У него был опекун: мужчина, который жил с его матерью. Но опека у нас до восемнадцати лет. А потом иди куда хочешь! И я стала думать, чем ему помочь…

Евгения: Но ведь дети-сироты, тем более с инвалидностью, должны быть защищены государством. Оно должно помогать и думать!

Людмила: Когда я работала социальным педагогом, я была уверена, что это – моя обязанность. И однажды на курсах в Москве удивилась, когда директор такого же интерната в Екатеринбурге сказала: «Я хочу сократить должность социального педагога. Зачем они нужны?» Я возмутилась: «А как же квартиры?» «А что, социальный педагог может сделать квартиру?» — удивились мне в ответ. «Конечно! – ответила. — У нас все делает социальный педагог». И так и было. А сейчас вышло 49-е постановление о том, что поиском жилья должен заниматься детский дом. На лето и вообще. А до этого мы сами искали, куда устроить ребенка. Я находила принимающие семьи, кого-то брала к себе. Некоторые дети по пять-шесть лет ездили к одним и тем же людям. Знаете, как тяжело детям, которые приезжают учиться из районов? У большинства — ни дома, ни семьи. И бывает, что пока они у нас учатся и живут, о них просто забывают.

Евгения: Как так – забывают?

Людмила: Обычно за год-два до выпуска мы писали письма в районы и спрашивали, в каком состоянии жилье ребенка, сможет ли он там жить? И вот, одну девочку не обеспечили жильем – забыли, что она есть. Спохватились после письма, попросили подержать ее еще год. Пусть, мол, на второй год останется, или еще как-то, а мы все подготовим. И, действительно, сделали ей комнату… Был случай: мэрия одного района закрепила за ребенком жилье. Я проверила, и оказалось, что закрепили его в 2002-м году, а в 2000-м году оно сгорело. Я такое письмо на мэра написала! Как можно было дать жилье, которое сгорело на два года раньше?

 Евгения: Что ответили?

Людмила: На письмо не ответили, но потом приняли постановление закрепить другое жилье. Девочке дали квартиру в поселке. Все сложилось хорошо. А вы говорите: обязанность государства! Я всегда переживала, когда сироты вынуждены были возвращаться к родителям-алкоголикам, от которых их забрали… Если в районе дело было совсем плохо, я ходила в жилищный отдел нашей мэрии и добивалась, чтобы ребенку дали временное общежитие в городе.

Евгения: Временное?

Людмила: Дети стоят в льготной очереди на получение жилья. И на период ожидания им предоставляется общежитие.

Евгения: Эти очереди такие бесконечные! Пока ждешь, временное жилье станет постоянным…

Людмила: Да и с общежитиями не просто. Как-то на жилищной комиссии нашему ребенку общежитие не дали. Сказали, ему надо вернуться туда, где проживала мать. А мать умерла, когда он учился в первом классе. И за десять лет тетя, родная сестра матери, ни разу не позвонила. Ни разу не спросила, жив он или нет, как учится. На день рожденья хоть бы конфетку принесла! И вот я его должна вселить в одну комнату к этой тете, у которой появилось двое детей. Я на комиссии сказала: «Граждане, да вы только представьте! Это чужие люди для него, он их не видел никогда! Как он там жить будет?» И заплакала… На следующее заседание комиссии пришла опять и снова просила. Дали мальчику комнатку в общежитии.

Евгения: А что было с Димой Павловым?

Людмила: С ним было вообще плохо. В родительской квартире ему жить было нельзя. Я обошла 18 инстанций, была во всех министерствах. В Министерстве образования, здравоохранения, ходила в Комитет защиты детей, вКкомиссию по правам ребенка… Можете себе представить? И все отмахивались… А в Министерстве соцразвития вообще был смех сквозь слезы. Они стали собирать документы. И одна из работников меня спрашивает: «Дима там-то жил? А мне пришли сведения, что в другом месте. И, если это так, льготы ему не положены». Я говорю: «Не положены? У него мама воскреснет, или, может быть, он прозреет?» Вот как могут люди на таких должностях говорить подобные глупости? Потом я, уже почти отчаявшись, записалась на прием к уполномоченному по правам человека Валентину Шмыкову. Рассказала про слепого ребенка, который никому не нужен. Про то, как все от него отмахнулись. Он на меня посмотрел и спросил с ужасом в глазах: «Неужели это все правда?»

Евгения: Он помог?

Людмила: Шмыков создал городскую жилищную комиссию, потом комиссию при правительстве. В обеих я принимала участие. Помню, заглянули мы в димин дом. А там посреди комнаты висит квадратная деревянная балка. Страшно войти – вдруг упадает на голову? Стоишь в комнате и съезжаешь в угол по наклонному полу. В крыше дыра – видно небо. В общем, это не рассказать, это надо видеть! Комиссия пришла к выводу, что жить тут нельзя. А до этого была комиссия из мэрии, которая заключила, что в этом доме нужно сделать косметический ремонт. Я этот документ тогда не подписала. А они его потом «потеряли»… Сложно все это было. Но я себе дала клятву, что все сделаю! В узел завяжусь, но будет у Димы жилье.

Евгения: После комиссий дело пошло?

Людмила: Не сразу. Предлагали разные варианты, и все не те. У меня голова шла кругом, нервы сдавали. Представляете, когда ему предложили комнату в пятикомнатной квартире, я не выдержала и разрыдалась. При всем жилищном отделе. Говорю им: «Как вы не понимаете? Это слепой ребенок! Пять семей! Кто-то оставит кастрюлю с кипятком на плите, коляску, мусорное ведро… Он в это во все воткнется. А ведь дети разные…Подшутят, подставят ножку…

"Вы поймите! — кричала я. — Ему нужно отдельное пространство! Закройте глаза и попробуйте открыть дверь! Вы будете тыкаться во все стулья! Ему отдельная комната нужна! Чтобы чайник поставил и знал, где он стоит!»

В общем, у меня была истерика. И больше мне ничего такого не предлагали.

Евгения: И как все разрешилось?

Людмила: Диме дали временное жилье – благоустроенную однокомнатную квартиру на улице Чапаева. Сделали очень хороший ремонт – Валентин Шмыков распорядился. Считаю, что он сделал очень много. Я ему очень, очень благодарна! Он один откликнулся. Я вам могу даже слова воспроизвести. Все, что мне до него отвечали в министерствах…

Евгения: Да я знаю, как они отвечают! Был случай, когда нуждающейся в жилье старушке сказали: «Вам же все равно скоро помирать! Зачем вам жилье?» Дима сейчас живет в этой квартире?

Людмила: Он сейчас учится в Москве – очень одаренный мальчик. Закончил Курское музыкальное училище – единственное в Европе для слепых детей. По направлению этого училища его и еще одного ребенка отправили учиться в Москву. Он иногда приезжает, может прямо с поезда придти ко мне… В том доме, кстати, жила еще одна семья. И им тоже дали квартиру. Они очень благодарили.

Евгения: Одно доброе дело спровоцировало другое…

Людмила: Я считаю, что за свою жизнь сделала три добрых дела. Первое: помогла Диме с жильем. Второе – спасла жизнь ребенка. Встретила как-то знакомую на улице. Спросила, куда она идет. Оказалось — делать аборт. Я сказала, что не пущу ее, рассказала про своего сына, какое это счастье… Чуть ли не силой держала! Родился мальчик, выучился уже, работает в Москве. Она на седьмом небе от счастья, сказала мне миллион «спасиб». Третье дело – нашла родителей ребенку-сироте. К нам как-то приехали финские журналисты, и я спросила, нет ли родителей, которые бы хотели усыновить мальчика-финна? У нас был в интернате такой чудесный ребенок, по национальности финн. Они его сфотографировали, и скоро из Финляндии приехали его будущие родители. Я один раз к ним ездила в гости, посмотрела, как он купается в любви и заботе. А до этого он по деревням ходил с сумой – собирал «на покушать». Родители были алкоголики, им никто никогда не интересовался. Я у него спросила как-то: «Какой у тебя был самый лучший подарок на день рожденья, какой был лучший праздник?»

Он ответил, что у них дома были только крики и драки, крики и драки… И никогда не было праздников.

У меня сердце сжалось. Я и сейчас не могу об этом говорить… Представляете, как дети живут с алкоголиками? Это ужас! Ни одного праздника, ни одного подарка… И вот сейчас у этого ребенка все замечательно. Как я за него рада!

Людмила: Таких детей, лишенных радостей в жизни, к сожалению, у нас много.

Как-то у одного мальчика из района я спросила, что бы он хотел, чтобы ему купили? Он ответил: «Мороженое». Я на следующий день по пути на работу купила.

Он сел в моем кабинете на диване и начал лизать пломбир. Лизнет один раз – и глаза закроет.

— Ты никогда не ел мороженого? – спрашиваю. – Ел, — отвечает. – Мне один мальчик давал лизнуть.

А как у нас двое мальчиков ели макароны руками? Весь интернат собрался и смотрел, как они едят. А потом какими они стали аккуратными, приятными… У нас очень хороший интернат, и много педагогов, которые по-настоящему заботятся о детях.

Евгения: Вы, наверное, уйдете на пенсию, и все равно будете с детьми поддерживать связь?

Людмила: Они и так ко мне домой приходят постоянно! Напеку им такую гору оладьев, что друг друга не видно. И пьем чай в три приема. И дело не в том, что они голодные. А в домашней обстановке. Кто-то телевизор смотрит, кто-то играет в шашки… Я старалась всегда, чтобы дети-сироты хоть иногда чувствовали, что такое дом. Они же целый год живут в казенных стенах. Им очень тяжело!

Евгения: Вы им всем заменили маму…

Людмила: Да что Вы! У всех у них мамы золотые и самые лучшие — именно так они пишут в сочинениях и анкетах. За двадцать лет работы в этой школе я только от одного ребенка услышала страшные слова «Я ненавижу свою мать» Ну, а кличка среди сирот у меня и правда была — «Наша мама». Я искренне беспокоилась о детях. Вот была одна семья в Петрозаводске: одиннадцать братьев и сестер, раскиданных по детским домам и интернатам республики. Родители – алкоголики. Отец даже не всех детей в лицо знал! Четверо ребят у нас в школе, одна девочка в Пиндушах, двое в Деревянке… Как я могла о них не думать? Родительская квартира в деревянном бараке в ужасном состоянии. Закончат школу, как там будут жить? И вот одного ребенка, старшего, Сережку, вернули к отцу. А тот пьет и бутылки собирает. Квартира, сами понимаете, страшная: повсюду шмотки, жестяные банки из-под кильки, покрытые мхом… Я пришла в школу и предложила учителям и ребятам устроить субботник на квартире у Сережки Тимонина. «Поможем ему въехать в чистое жилье!» И мы пришли, все намыли и начистили. А потом меня в мэрии в девять вечера поймали милиционеры.

Евгения: Это еще почему?

Людмила: А я была на приеме у одного чиновника. Долго сидели, обсуждали проблемы, искали выходы… Засиделись. И охрана не могла поверить, что я иду от него. Я же на уборке не успокоилась, пошла искать того, кто будет ремонтировать их дом. В общем, разговор кончился тем, что мне дали материальную помощь, которую я потратила на ремонт. Дети отучились, вернулись домой. У них там такой муравейник в двух смежных комнатах – просто невероятно!

Евгения: Вы и после выпуска за их судьбами следили, что ли?

Людмила: Конечно! Они же мне, как родные… Однажды со старшим случилось несчастье. Позвонили из городской больницы и сказали: «Нашли труп вашего мальчика». У меня сердце остановилось. Его обнаружили лесу. Видимо, стоял на остановке, и ударили по голове, уволокли в лес. А март месяц, холодно, снег… Его нашел через трое суток мальчик, который катался там на лыжах. Сережка отморозил ноги, руки, все… Одну ногу пришлось ампутировать.

Евгения: Так он остался жив?

Людмила: Да! Я побежала в морг на опознание. А мне там сказали: «Увезли в больницу – зашевелился». У меня не было с собой ни копейки денег, и я бежала с улицы Федосовой пешком через Гоголевский мост в Республиканскую больницу! Бежала и думала только о том, как бы застать его живым. «Не успею, не успею» – проносилось в голове. Прибежала в больницу, вся в мыле, а мне говорят: «Можем пустить только мать».

Я упала к доктору на грудь, зарыдала: «Я, я его мать! Больше никого у него нет!» И меня пустили…

Сережка месяц был в коме, и я ходила к нему каждый день. Белье меняла, мыла. Делала питье из черной смородины с клюквой и медом. Поила с ложечки. Когда он открыл глаза, сказал: «Я все равно жить без ноги не буду». А ему хотели и вторую ногу ампутировать. Я доктора умоляла: «Доктор, миленький, золотой, сжальтесь! Оставьте ногу! Сделайте что-нибудь!» Я все время была с ним рядом.

Евгения: Как у него сейчас дела?

Людмила: Сейчас все хорошо. Хороший мальчик, добрый. Работает массажистом. Когда Сережке первый раз поставили протез – он пошел ко мне. Пешком. А идти далеко. Пришел и рухнул на пороге. Я давай ворчать, а он сказал, что очень хотел мне показать, что может идти… С сиротами работать очень сложно… Сердце разрывается.

Евгения: Вы на себя слишком много брали…

Людмила: Я не могла иначе! У меня был даже один день, по средам, когда я ходила по инстанциям и добивалась для сирот всего, чего могла. В школе это называли «У Людмилы Федоровны день города». Как только я слышала, что для сирот что-то можно – сразу хваталась.

Евгения: Как вас занесло на такую работу?

Людмила: Так вышло, что я была без работы. Сын учился на пятом курсе, муж умер. Детский сад, где я до этого работала воспитателем, закрыли на три месяца. Не могла же я столько времени быть без работы! Мне позвонила знакомая и сказала, что в интернате есть место. И я устроилась пионервожатой в возрасте пятидесяти лет! (смеется)

Евгения: А вам сейчас сколько?

Людмила: Семьдесят.

Евгения: Семьдесят?! Обалдеть!

Людмила: Да, я уже старая… Ну меня как-то быстро перевели в воспитатели – я хорошо ладила с ребятами…. Конечно, все это было для меня неожиданно, я же раньше не работала в таких коллективах.

Евгения: А где вы работали раньше?

Людмила: Работала в школах. Вела английский, русский. Ни в одной школе у меня никогда не было проблем с дисциплиной. У других в классе на ушах ходят, а у меня – тишина. И в школе-интернате у меня с ребятами тоже сложились хорошие отношения. Как-то на уроке я отобрала у ученика плеер. Три раза его просила выключить, а он не слушал… Он встал, пошел к двери и, прежде чем ею хлопнуть, послал меня на три буквы. Такого со мной еще не было! Стою посреди класса, выпучив глаза. Все молчат… Закончили урок. На следующий день пришел ко мне этот мальчик с учеником из старшего класса. И сказал, что никогда в жизни этого больше не повторится. Извинялся.

Оказалось, о том, что случилось на уроке, узнали старшеклассники, и сказали ему: «Как ты мог! Кого угодно, только не Людмилу Федоровну!»

Евгения: Когда так заступаются – это самая большая награда за работу.

Людмила: Да, мне было очень приятно. Тот мальчик теперь мне постоянно звонит, спрашивает что-то по учебе. Перевод слова, или произношение. Рассказывает, как у него дела.

Евгения: Наверное, каждый учитель хотел бы спросить, как вы находите подход к детям. Особенно к тем, кто оказался в трудной жизненной ситуации. К ним же нужно особенное отношение…

Людмила: А я не знаю. Я не ищу подхода, просто работаю. Думаю, главное – любовь. Я убеждена: ребенка не обмануть. Он чувствует, когда его любят всей душой и хотят помочь, а когда сюсюкаются для вида. Они откликаются на любовь. Пусть не сразу, но это приходит. И если не чувствуешь в себе сил любить, тогда нужно десять раз подумать, прежде, чем работать. Ведь у этих детей не только проблемы со здоровьем, у них еще страх перед будущим, нехватка человеческого тепла… Они все очень остро воспринимают.

Евгения: А сейчас, когда вы просто учитель английского, вникаете в другие проблемы?

Людмила: Сейчас почти нет. Я погружена в свой предмет. Очень его люблю! Хочется передать детям как можно больше знаний по предмету, для расширения кругозора, о жизни. Хочется вообще побольше успеть.

Евгения: Ну вы так хорошо выглядите! Долго проживете, и все успеется.

Людмила: Видите ли, у меня онкологические проблемы. Высокая степень. Статистика при такой форме болезни называет три года жизни. Но я просто не позволяю себе думать об этом! Перенесла две операции, делаю химию. Мне предложили американскую программу: лечения испытываемым новым лекарством. И я решилась. Может, пробегаю еще лишний год. Или два. Я живу, общаюсь. У меня есть замечательные подруги. Говорят: мол, хорошо, что не сдаюсь. Так я и не собираюсь сдаваться!

Евгения: Даже не знаю, что сказать… Весь наш долгий разговор о том, какая вы мужественная, добрая, как много делаете для других… И эта ваша болезнь… Как у вас сил на все хватает? Как в такой ситуации вы можете думать о чужих проблемах? Это же просто невероятно!

Людмила: Я все стараюсь воспринимать с юмором, даже несчастья. Как-то в Лондоне я жила у англичанки, которая мне призналась, что я – первая русская женщина, которую она увидела. Я ей сказала, что я – не лучший образец русской женщины. Она долго смеялась и ответила: «Может, образец и не лучший, зато с юмором». Я просто не люблю пищать, жаловаться. Это – не по мне. Да и я жизнь прожила. А детям-сиротам с инвалидностью гораздо сложнее.

Евгения: Я взяла в вашей школьной библиотеке книжку про слепоглухую девочку Олю. Читаю и реву. Она не видит и не слышит. Не могу даже представить себе, каково это. И, главное, как такие дети учатся, живут…

Людмила: У них невероятная воля к жизни. Нет здоровья, размытое будущее... Чем ближе конец школы, тем страшнее: нет же выбора! Вот у одного нарушена связка в пальчике, и он не может быть массажистом. А массажист – чуть ли не единственная профессия, которую они могут освоить. Если ты не талантлив, как Дима Павлов, то в жизни придется очень сложно. Когда работала социальным педагогом, ночами не спала, переживала за детей. Куда этот пойдет, а этот? У этого характер сложный, эта совсем с людьми ладить не умеет… На своей работе я столкнулась с тем, что к детям-сиротам изначально относятся предвзято. Устраиваешь их в училище. Там, когда слышат, что сирота, сразу делают выводы. Сирота? Значит, двоечник, значит, невнимательный. Хорошие оценки – незаслуженные. Я говорю: «Девочка хорошая, умная, будет учиться хорошо». Не верят. А потом прихожу проверять, как дела, и оказывается, что все у нее замечательно. Да, дети бывают грубоваты, замкнуты. Но у многих такая жизнь, что иначе никак. Им это надо прощать.

______________________________________________________________

Редакция «Губернiи Daily» благодарит партнера рубрики кофейню Crema caffe (ул. Анохина, 26а) за отличный кофе и завтрак.