Ему не нужна ваша помощь. Он хочет смерти

У меня есть один страх. Это не просто фобия. Потому что этот страх или крайнее опасение возникло не просто так. Я контролирую его проявления просто потому, что еще не время, что ли, если можно так выразиться. И такой страх, наверное, сидит в каждой женщине. Я крайне опасаюсь, если мой сын когда-нибудь захочет попробовать то, что пробовать нехорошо. И я не говорю про алкоголь, хотя это тоже вещь вполне себе губительная. Я боюсь, что будет время, место и люди, которые поспособствуют его подростковому желанию перейти черту.

Почему я говорю, что кто-то поспособствует, а не он сам, тем самым, типа, выгораживая его уже наперед? Да просто потому, что эту дрянь всегда советует какой-нибудь приятель. Оно не падает с небес в руки и не находится на земле. Оно всегда за деньги и где-то запрятано. Даже сейчас, понимая, что это абсурд, а страшно думать, а вдруг я вот так всем рассказала, и что-то такое вот возьмет и обязательно случится. Глупость, конечно, но…

Я родилась и выросла в  Костомукше. Когда новые знакомые узнавали, откуда я родом, говорили так: «А-а-а-а! Город наркоманов и офигевших людей!» Я удивлялась второму определению, а первому — нет. Я потом выясняла, что же значит для людей из других городов региона «офигевшие люди». Это означало, что мы были такими «оборзевшими», что нам было странно, как одевались люди, например, в Петрозаводске. У нас так не одевались. Нам было странно, как относятся к природе эти местные жители. Мы так не делали. Нам было странно, как люди могли жить именно в тех условиях, в которых они жили, и ничего для этого не предпринимать и вечно ныть по этому поводу. Мы так не делали, потому что так не делали наши родители, а вдолбили нам в головы: «Если хочешь жить хорошо, работай. Не загрязняй то место, где бываешь и где живешь. И вообще, будь везде и всегда, ибо человек интересен, когда умен и когда имеет опыт, а не теорию в запасе». Как-то это было примерно так. Я, конечно, не скажу за всю Костомукшу, хоть она и не велика. Говорю за себя и своих друзей-сверстников.

А вот первое определение, которое каждый раз звучало как приговор моей малой Родине, меня не потрясало, когда я была в незрелом юном возрасте. Так случилось, что я имела долгоиграющий опыт общения с такими людьми. По натуре своей, очень интересующейся, я всегда хотела многое знать. Как любому другому подростку, хотелось приоткрыть темную сторону молодежной жизни. Не то чтобы я ходила и разыскивала приключений или определенных маргинальных личностей. Нет. Так получилось. Город был небольшой, и вся молодежь обычно проводила время в одном месте. Заведения по очереди менялись, и мы все шумной толпой перетекали из одного заведения в другое. 90-е годы дали возможность преступному бизнесу лихо развернуться в нашем городочке. Деньги у людей водились, так как, когда город строился, в основном в него рванули самые смелые и отчаянные или достаточно умные, чтобы быть достойными приглашения работать в городе, который принимал сначала людей только по приглашениям.

А ждать таких знакомств долго не приходилось. В моем 9-этажном доме было три точки по продаже этой гадости. Все знали, кто, где и сколько. Под моим окном, под моим балконом они передавали друг другу пакетики, деньги. Они встречались и обговаривали детали своих сделок. А потом бывало так. Прозвенел звонок в дверь. Мама стирала в ванной, я была в своей комнате, у меня играла музыка, но звонок я услышала. Потом какой-то мужской голос что-то пробубнил, и мама побежала хлопотать. Я открыла дверь. В дверях один из тех.

Его ломало, а он просил попить водички. Мама из кухни спрашивает: «Вам, наверное, кипяченую надо? Сейчас, подождите!» Я пришла на кухню, взяла ложку, взяла самый простой стакан, налила воды из-под крана и вручила это распадающейся личности. Я попросила больше не ходить сюда за водичкой. Когда он увидел ложку, он даже приободрился немного. «Я щас вам все верну!» «Не надо, забери себе». Когда мама прибежала со своей кипяченой водой, проситель уже, наверное, кипятил свою ложку. Я маме объяснила. Она была в шоке. Ей было чуть больше 40, а мне 16. Вот так.

Многие из них, знакомых, друзей, приятелей остались навсегда молодыми, но некрасивыми и морально и физически разложившимися. Они умирали все по одному, перед этим опустившись на самое гадкое дно, потеряв доверие родителей. У одних закрывался дома холодильник на замок от таких детей. У других ставили усиленные двери с замками на комнаты, где проживали родители или другие нормальные люди. Они воровали все и выносили из своих же домов все. Они заражались страшными болячками и заражали других людей намеренно от злости. Они делали отвратительные вещи ради этой гадости. Это невыносимо страшно, когда приятный и даже умный человек меняется на глазах, превращаясь в злобного, костлявого, беззубого, покрытого язвами, без силы воли, совести и правды, морально и физически опущенного создания. Это создание не понимало и не принимало реальности. Оно думало, что все в порядке, хотя разницу в зеркале видело. Ему казалось, что оно все может изменить, если только захочет, оно просто пока не хочет. И их не трогало ничего. Им ничего не было нужно. Им было нужно только оно одно.

Я недавно прочла в одном из пабликов о Финляндии, как там помогают молодым наркоманам. Значит, там разъезжает автодом, который прибывает по известным адресам и там останавливается. Наркозависимые молодые люди могут туда анонимно обратиться за помощью. О таком явлении уже многие слышали, и это уже не новость. Однако не поймешь, хорошо это или плохо. Они могут обратиться за консультацией, за стерильным шприцем или иглой, могут попросить сделать тест на ВИЧ или гепатит С. А еще их там обучают, как правильно сделать инъекцию себе в вену, чтобы избежать бактериальных инфекций. Это, наверное, для начинающих, чтоб так сказать, правильнее кололся. Мне, конечно, трудно понять такой альтруизм.

Медсестра, которая работает в этом трейлере, говорит, что такие превентивные методы экономят бюджет страны, так как лечить ВИЧ или гепатит стоит дорого. Гепатит, например, стоит 150 тысяч евро в год, а ВИЧ – все полмиллиона. Хотя медсестра говорит, что это не самая главная причина их работы. В процессе беседы с наркоманами часто выясняется, что они просто не знают, как лечиться. А многие не хотят идти на лечение, потому что не хотят терять работу. РАБОТУ! То есть когда наркоман (читаем между строк, неадекватный человек) имеет работу, то это в принципе для них нормально. Этих посетителей же не выдают никуда и никому.

Вопрос ведь не в толерантности или каком-то понимании тонкости человеческой души. Мы не можем отвечать за других людей. А те люди не могут отвечать за себя. Потому что они больше не люди. Это существа только с одной потребностью. Наверное, люди с медицинским образованием скажут, что я – невежда, но я странно отношусь к такой помощи. Это, по сути, медвежья услуга. Если заплутавший человек хочет все исправить, он просто это делает и вымаливает или заслуживает прощение у тех, кого обидел. А если такой персонаж ждет помощи и сам ничего не узнает, то вряд ли будет у него и потом мотивация что-то изменить в своей жизни. И вообще, когда человек понимает, что ему надо подчиняться какой-то штуке, будь то папироса, бутылка или порошок, то ему должно срочно хотеться не быть в зависимости от этого. Это же тюрьма по собственной воле! Ведь это странно, когда тобой управляет нечто, даже не живое, а не ты сам! А если такой человек понимает, что он не под своим влиянием и отдается этому полностью, претерпевая унижения, голод, холод, не для того, чтобы выжить, а для того, чтобы кайфануть, то это уже потерянное нечто. И ему вряд ли можно помочь. Ему не нужна помощь. Он хочет своей смерти.

Я понимаю, что матери (отцы реже) обычно борются до последнего за своих детей в таких случаях. Это, наверное, так и должно быть. Но это очень тяжело и часто бесполезно. Это затрагивает все сферы жизни. Все сразу же подчиняется этому беспечному человечку, который своей глупостью создал бесчисленное количество серьезнейших проблем у всех неравнодушных к нему людей.

Когда я видела многое из того, что, наверное, не должна была видеть, я отчетливо поняла, что это такое. Я поняла, насколько это безобразно. И меня аж прям выворачивает, когда я вижу таких людей. А вижу я их очень хорошо. Я знаю нескольких из огромного количества людей, кто перестал этим заниматься. Но я не скажу, что эти люди счастливы. Они бесконечно грустные и какие-то раненые, что ли. Они осознали, очевидно, что натворили и чувствуют нескончаемое сожаление за потерянные годы и причиненную боль. Вот так тоже тяжело жить. Так не надо. Поэтому я боюсь. Боюсь уже сейчас за своего сына. Может, потом я пойму, что это было зря. Очень в это хочется верить.

А моим родителям не стоило бояться отправлять меня учиться в город Петрозаводск. Им можно было меня в любой другой город отправить. Этой грязью я бы точно не запачкалась. Я здесь не видела того, что видела там у себя. Я здесь видела другое. То, за что меня считали «офигевшей». Но это уже другая история.