Лучше бы пил и курил
— Может — батюшку?
— Ну, вы же понимаете, что я бы позвала его в первую очередь! Но это же не моя семья! Не я решаю…
— А если договориться с батюшкой? Чтоб он… ну… так?
Женщина-продавец тихо, но неожиданно щедро плачет. Они с ее собеседницей спрятались в глубине павильона и разговаривают шепотом, но это шепот легкого самолюбования, рассчитанный на случайного и нечаянного слушателя: обе женщины видят, что косметику в витрине рассматривает покупательница. Ее вид, видимо, аккурат, и располагает к этой якобы пытающейся не быть услышанной, но стремящейся к публичности и чужому одобрению интимности.
Гражданский муж женщины-продавца перенес инсульт. Забирать из больницы его к себе она не стала, его забрала пожилая мать. Пригласить святого отца — очень заманчивая идея. С одной стороны – это ведь попытка помочь, как бы доказательство деятельного участия и переживаний о судьбе бывшего близкого человека. С другой стороны, без приложения собственных усилий: всю работу проделает кто-то другой.
— Я так плакала. Если бы вы его видели! Он почти не может ходить… почти не может говорить… Не узнает меня…
— Я говорила с батюшкой. Он намекнул, что это возможно… когда никого не будет дома…
Собеседница плачущей женщины-продавца в ларьке уже не молода, ей около пятидесяти, она одета в длинную, до земли, черную юбку и черную блузку. На голове повязан черный с блестками платок – она только что из церкви, где закончилась воскресная служба. На ее старательно скорбном лице читается все же некоторое удовольствие: не от чужого страдания, а от этого самого удобного положения, дающего возможность насладиться ощущением своей нужности и востребованности, но и без непосредственного вместе с тем предложения помощи, требующего траты времени и приложения сил, и чреватого угрызениями совести и укоризненными взглядами окружающих в случае невыполнения обязательств. Это ведь только лишь обещание помочь в общении с кем-то могущим помочь, кто и будет виноват в случае неудачи, и от кого можно будет откреститься без особого урона для собственного реноме всеобщего спасителя и помощника.
— Не моя семья, не мне решать, вы же понимаете! А вы же знаете, какая у него семья! – в этот момент с женщиной-продавцом происходит головокружительная метаморфоза. Забывшись от захлестнувших ее эмоций, она совсем упускает из виду случайную слушательницу-покупательницу, и начинает говорить громко, возмущенно и без намека на слезы в голосе.
— Его родная племянница – можете себе такое представить! – ходила ко мне, выпытывала все, все особенности бизнеса, а я – человек открытый, доверчивый к людям, рассказала ей все по наивности, так что вы думаете? Разнюхала все и сама открыла два магазина!
Это же каким подлым человеком надо быть! И как в глаза людям потом смотреть не стыдно?
Ее собеседница механически ужасается и пытается вернуть разговор в прежнее русло, и обсудить еще, как украдкой спасти душу болящему, но женщине-продавцу уже не интересно. Она наигралась в любовь к ближнему, и ее поглотили по-настоящему волнующие ее вещи.
— Я с батюшкой поговорю…
— Это ж надо, какая непорядочность!
— Когда никого не будет дома…
— Да-да… знаете сами, что там за люди!
______________________________
…Невысокая женщина в ярком платке выкладывает в церкви на стол для подношений блестящие упаковки печенья, конфеты, фрукты. С чувством выполненного долга и удовлетворенности собой, все сделавшей правильно, она отходит в сторонку, старательно крестится и низко кланяется иконам.
На лавках в душном помещении небольшой церкви с ягодицы на ягодицу переминаются дети. Четверо из них – родные братья и сестры. Опасаясь быть замеченными за рассматриванием блестящих упаковок – дети прекрасно знают, как это стыдно: хотеть то, что не предназначено тебе, – они старательно отводят взгляд, но время от времени нет-нет да и скользнут по столу для подношений голодными глазенками.
Невысокая женщина в ярком платке старается не замечать этих робких стыдящихся самих себя виноватых взглядов. Это дети ее соседки, матери-одиночки. Это мимо их дома она несла утром в церковь свой пакет с продуктами.
— Россия большая. Всех не нажалеешься! Хорошо, если есть возможность помочь. А если сам едва концы с концами сводишь? Я сегодня пожертвовала на новый купол для храма, денег осталось до зарплаты – на полбуханки хлеба… — как будто оправдывалась позже вечером невысокая женщина в ярком платке, увидев родственницу, которая входила в дом ее многодетной соседки с большим пакетом, сквозь который светились блестящие упаковки чая, печенья, фрукты, и без которого она выходила оттуда.
…Рассекая толпу прихожан, как Титаник черные волны океана, к церковной лавке продвигается большая грузная старуха. Она наклоняется к окошечку и даже не пытаясь понизить голос, требует самую дешевую свечу. Со словами «и такая сойдет», она протягивает деньги. По инерции улыбающаяся услужливая старушка-продавец в лавке, растерянная и придавленная мощью бескомпромиссной самоуверенности, механически кивает, словно соглашаясь.
Прихрамывая и шумно дыша, старуха с деревянными губами, так же расталкивая прихожан, пробирается к подсвечникам. В царство божие она, наверное, тоже войдет так, могучей кормой раскалывая айсберги на своем пути, и бог тоже растеряется, как продавец в иконной лавке, и, потрясенный, кивнув, пропустит эту сказочную глыбу в свои царские врата…
— А чтоб вам руки отсохли! Чтоб вас скорчило! Чтоб вы передохли! Попадитесь же мне еще! – вернувшись из церкви после причастия, пушкинская старуха обнаружила в своем саду мальчишек, сорвавших пригоршню вишен.
С глухим стуком, встретив преграду из-за неметкости бросившей его руки, ударяется о деревянные ворота сада солидный булыжник, брошенный старухой вслед уносящим ноги малолетним преступникам.
______________________________
— Когда я с ним познакомилась, я поняла, что хочу стать другой. Понимаешь – он такой… Я рядом с ним чувствую себя какой-то… ужасной. Он не курит. Вообще почти не пьет, вина если только совсем немного. Не ругается матом. Он очень порядочный и приличный. Мне хочется тоже стать… чище, добрей. Я даже ходила в церковь, — подружка сама понимает, насколько странно выглядит, а потому смущается, что еще больше усложняет ей процесс трансформации мысли в устную речь.
Мы крайне редко виделись с ней в то лето, она наводила дома стерильную чистоту, готовила к ужину по три перемены блюд, завивала к приходу любимого мужчины свои роскошные волосы в романтические локоны. Я скучала по ней, обижалась, злилась и психовала. Она снова и снова не могла увидеться со мной: чтобы не обидеть своим отсутствием того, кто важнее всего.
Следующее лето мы провели с ней вместе и виделись каждый день. Она вынуждена была вернуться к родителям – с двумя детьми в городской квартире одной было непросто.
Большую часть месяцев между этими двумя летами подружка провела в больницах. Тяжелое течение беременности, попытки врачей сохранить ее, преждевременные роды, тяжелая операция, большая потеря крови, остановка сердца, реанимация. Когда она, наконец, оказалась в родных стенах, она оказалась там уже одна. Ее муж ушел к другой женщине, с которой познакомился, когда врачи боролись за жизнь его новорожденного сына и матери ребенка.
______________________________
— Ты что, не знаешь, зачем все это нужно? Зачем людям нужна церковь, религия? – красивая галантная мама подружки не на шутку обеспокоена спасением души своего мужа, категорически отказывающегося ходить с ней в церковь.
Она – ей к пятидесяти — недавно начала ходить туда сама, и очень воодушевлена этим. Муж не хочет ссориться с ней, не хочет обижать и расстраивать ее, он мнется и, виноватый, уходит, не допив свой кофе, придумав себе важное дело.
Подружка у родителей в гостях: этим летом она вынуждена была вернуться с детьми в город в свою квартиру. Она не могла больше слушать жалобы мамы на то, как трудно ей с внуками.
— …и она, представляешь, в шестнадцать родила, еще школу не закончила! Школу пришлось бросить, хотя она скрывала до последнего. Сейчас без образования, и что с нее будет? Работает уборщицей в больнице. Я так считаю – и поделом! Надо было думать, прежде чем ноги раздвигать! Ой, я вообще не понимаю, что за время сейчас такое. Девки курят, пьют… — в очередной раз болезненно переживает несовершенство мира соседка, я стараюсь не дышать в ее сторону: мы с подружкой пили вино.
— …моя подруга даже называет меня «котиной мамой». Очень котов люблю и жалею. Я даже покупаю им «Вискас», когда иду из церкви, — улавливает смену темы соседкиного монолога мое невнимательное рассеянное сознание.
«Не курит, не пьет, даже ходил в церковь» — пожалуй, да, это внушительный список всего хорошего, что ты сделал миру. У очень многих претендентов на рассмотрение их дела на высшем суде, бесспорно, не будет и такого. Но мне почему-то как-то не очень нравится, когда «не курит-не пьет» — это, собственно, и все, что о человеке можно сказать. Хотя не исключаю, конечно, что, может быть, высшие силы действительно смотрят на это иначе, и у них ко мне будет очень серьезный разговор...
А котов любить проще, чем детей. Бога любить проще, чем ближнего своего. Даже если этот ближний – ближе некуда.
— А чтоб вы посдыхали все! Как вы мне осточертели! Позагаживали тут все! Брысь, вашу мать! – крик ушедшей к себе соседки ударной волной ядерного взрыва сотряс окрестности. Из ее двора осколками в разные стороны разлетелись стремительные разноцветные кошачьи тельца-молнии…
Ан, нет! Котов любить тоже не так просто.
