Марфу отравили, Любашу зарезали. Глава Карелии посетил «Царскую невесту» — и вот что он там увидел

Захожу я на днях в одно учреждение, а начальник мне и говорит: «Что, — говорит, — совсем перевелись оппозиционные издания в Карелии?» Я, понятно, приосанился, грудь расколесил, плечи расправил, потом заколесил всё обратно, сказал: «Да» и поинтересовался, чего стряслось.

Как, — сказал начальник, — весь город гудит. Губернатор сходил в оперу, ему не понравилось, он всех расчихвостил, и теперь оперу будут снимать с репертуара. Скандал-с. А никто не пишет.

— Первый раз слышу, — говорю. — А что за опера-то?

— Так «Царская невеста». Не мог ты не слышать. Все говорят.

И, честно сказать, он был прав. Долетал уже до меня этот слух. Тихим каким-то отголоском. От таксиста. Мол, премьеру знаменитой оперы Римского-Корсакова «Царская невеста» посетил глава Карелии и был возмущен трактовкой. А трактовка, доложу вам, там прелюбопытнейшая.

История эпохи Ивана Грозного перенесена в наши, так сказать, дни. Все бояре — это типа администрация президента. Опричники — «кровавая гэбня». Царь-душегуб — сами понимаете кто. В общем, налицо крамола и глумление над святынями. В самой первой сцене мужик в стеклянном кубе резвится с двумя проститутками. Куб олицетворяет номенклатурную московскую квартиру с панорамными окнами. Проститутки в чулках, мужик в печали.

Я же, знаете, тоже на эту оперу ходил. Вроде даже в один день с губернатором. Только губернатора я не видел. Девушки с пониженной социальной ответственностью глаза мне застили. А мужик этот, который в кубе, внезапно совсем рассердился, начал девок простыней гонять ну и прогнал совсем. А потом — как был в труселях и носочках — принял лирическую позу и запел: «Куда ты, удаль прежняя, девалась?» Ну, типа, тяжело ему уже с двумя сразу. Понимаю.

Причем меня не оставляло чувство, что где-то я уже встречал эту фразу. Когда-то в детстве. То ли у Носова, то ли у Драгунского… Точно! У Алексея Алексина! В «Позднем ребенке». Там отец главного героя любил эту строчку петь. Однажды с этими словами поднял чемодан и умер. Вот, думаю, здорово. Сейчас я, наконец, узнаю, что там дальше по тексту. Но фига с маслом. Мужик поет, а слов-то не разобрать. Му-у-у чего-то и му-у-у. Потом а-а-а-а-а. Полминуты один гласный звук тянет, потом коротко о согласный споткнется и снова гласный. Но, главное, видно, что страдает. А чего страдает, не понятно. «О-о-о-о-о-о, — тянет, — э-э-э-э-э!». Поет, в смысле. И потом опять: «Куда ты, удаль прежняя, девалась?» И тут ему гувернантки принесли штаны.

Дальше я уловил, что этот современный боярин ждет гостей. И точно. Гости не замедлили подойти. Целая гурьба. То ли депутаты, то ли сенаторы. Все в одинаковых пиджаках. Один, кажется, даже в красном. И еще один — летчик. Небольшой такой. К ним ко всем, изображая прислугу, гуськом засеменил женский хор. У всех певиц в руках были штофы с водочкой, и они как бы подливали эту водочку чиновникам. Те пили и пели. Затем пришла блондинка, похожая на проститутку из куба. Кличка Любаша. Она тоже пела. Не знаю про что, но от души.

И тут вижу, главный пацан, ну тот, который проституток постельным бельем гонял и у которого удаль закончилась, подошел к летчику да как запоет. «Нет ли, — поет, — у тебя такой травки, чтобы ого-го». Дескать, я тут полюбил одну Марфу и мне бы ее, это самое, приворожить. Вот, думаю, поворот. С каких пор это за травой ходят к летчикам? А летчик ему такой: «Ок». А Любаша в позе большого уха замерла поодаль. И прям видно, что нехорошо ей. Ревнует.

Тут, ясно дело, занавес дали. Я было в проход дернулся, чтобы домой смыться, но не тут-то было. Лампады не зажигаются, двери не открываются, а как раз наоборот: раздвигается занавеска, и нам показывают мини-рынок. Гэбисты в однотипных куртках с меховыми воротниками туда-сюда ходят. Гопники шляются. Кто-то марихуану продает. Но ее отбирают, с негодованием топчут и за кулисы  выпинывают. Типа театр против наркотиков. И правильно.

Наконец, появляются две девицы. Навроде мамы с дочкой. Обе такие типа простые. В курточках. Поют чего-то. Слов, как водится, не разобрать. К ним очередные бояре приконтропупились. Двое. «Пойдемте, — говорят, — присядем. Чайку попьем. В ногах правды нет». Зашли они в куб. Типа, видимо, в гости к одному из чиновников. И тут, откуда ни возьмись, Любаша. Стоит позадь забора, в окошко подглядывает и гудит. Причем сначала как бы гудит с облегчением. Дескать, тю, Марфа мне не соперница. Так себе Марфа, ни кожи ни рожи. Но это она только одну из девиц разглядела. А когда вторая появилась, Любаша резко сникла и закручинилась.

— У нее же, — поет, — и коса длинней, чем моя, и вообще.

Вот же, думаю, опера — условное искусство. Нет ведь у них никаких кос. Я понимаю, две смерти бы встретились и давай косами меряться. А тут-то чего? Да и так себе эта Марфа. Женщина как женщина. А Любаша вся прям в слезах. Метнулась на другой конец сцены и ну летчика звать. Мол, хочу яду. Мечтаю соперницу отравить. Летчик ей: «Ты что? Подсудное дело». А она ему: «Возьми, пилот, колечко и бусики возьми». А он от бижутерии отказывается и просит один поцелуй. И тогда она вся прям вот вспыхивает и отчетливо-отчетливо гудит:

— Не-е-е-е-е-е-т!!!!!

Прямо как пароход. Вот такие целомудренные Любаши живут в современной Москве.

Дальше, правда, она сдалась, приняла позу жертвы мужского насилия и словно иерихонская труба протрубила:

— Веди меня в свою конУру!

Так прямо с ударением на первый У. Не в хибару, не в берлогу, а именно конУру. Тут занавес закрылся, народ потянулся в буфет, а я под шумок смылся. Нельзя потому что подпускать меня к высокому искусству. Оперу же, говорят, не смотрят, а слушают. Причем сердцем. Там не слова важны, а звуки. Рулады всякие, переливы, колоратурное сопрано и лирический тенор. Я читал, что даже в самой лучшей опере можно разобрать не больше 20 процентов слов. Ибо не важны они. Вот папа мой оперу любил. Его после войны бабушка на галерку в Одесском оперном театре сажала, а сама бегом на Привоз за баклажанами. Они аккурат в соседнем доме на Дерибасовской жили. Вот папа музыку в себя и впитал. А я в этом отношении не удался. Деревянный как Буратино. Слинял я, в общем, после первого акта. А губернатор остался.

Во втором действии, говорят, царь в красной куртке смотрины невест устраивал. Девицы за ширмой перед ним ходили и, по словам зрителей, даже самое нижнее белье с себя скидывали, чтоб ему выбирать легче было. Ну а потом Марфу отравили и Любашу зарезали. Одним словом, печальные будни администрации президента. И вот, значит, по городу пополз слух, что глава Карелии такую трактовку не одобрил и спектакль теперь снимут.

Я даже решил уточнить, так ли это. Написал в пресс-службу губернатора. Дескать, посещал ли глава «Царскую невесту», понравилось ли ему, если нет, что именно не понравилось, и делился ли он своими впечатлениями с руководством театра. Ну и в театре спросил, имеет ли слух под собой хоть какую-то почву.

Не имеет, — ответили мне в театре. – Губернатор поздравил с успешной премьерой. Жюри «Золотой маски» одобрило. Из репертуара никто снимать не собирается. А если слухи и ходят, то к действительности они никакого отношения не имеют.

Пресс-служба губернатора тоже ответила. Написали, что «Артур Парфенчиков был на премьере оперы «Царская невеста». Но какими бы ни были его впечатления от постановки, они никак не могут влиять на репертуар или плановую работу театра».

И слава богу.