Приют молчалиных

На прошлой неделе в карельском правительстве уволили одного из руководителей. Так-то ничего, наверное, примечательного. Мало ли кого у них там увольняют. Нам здесь, внизу, от этого ни весело, ни кисло. Но интересна сама причина увольнения. Говорят, уволили ее просто за то, что посмела покритиковать губернатора. Вернее, даже не покритиковать, а выразить сомнение в правильности какого-то его проекта. Ей показалось, что этот проект не пойдет на пользу республике, она высказала свое мнение — и ее тут же уволили. Потому что, оказывается, существует закон, согласно которому госслужащие не имеют права иметь свое мнение.

Я сначала не поверил. Ну потому что не может быть такого закона. Невозможно официально запретить людям высказывать свою точку зрения. На дворе вроде не 17 век, мы не в армии, Сталин, я слышал, умер. Как может существовать такой закон? Я поговорил с несколькими знакомыми чиновниками, и оказалось, что закон такой есть. Причем они удивлялись, как я могу этого не знать.

— Это же логично, — говорили они. – Если тебе что-то не нравится, увольняйся и после этого критикуй, сколько вздумается. А не хочешь увольняться – изволь работать преданно и молча.

Ничего не понимаю. Чуть ли не из каждого электроприбора до нас доносятся кличи о гражданской позиции. Нас призывают не быть стадом, уметь самостоятельно мыслить и отстаивать свои взгляды. Нас со школы учат презирать Молчалина, который мямлил, что в его года «не можно сметь свое суждение иметь». Нам втирают что-то о гражданском долге, о неравнодушии и о личной ответственности. Нам без конца поют эти песни, и те самые люди, которые их поют, увольняют нас за критику! Говорят, однажды, еще при Катанандове, в ответ на гордый возглас одного чиновника, что он-де гражданин своей страны, начальник ответил: «Вы уж выбирайте, кто вы: гражданин или госслужащий». То есть типа госслужащие не граждане. Они не граждане, а видимо, тупо болванки, обслуживающие прихоти своего руководителя. Логика каждого местного феодала проста: «Гражданская позиция – дело хорошее, но не в моем здании. А еще лучше — не в моем городе. И в идеале не в моей стране».

Впрочем, все как-то не так однозначно. Ведь еще два года назад милиционер из Тольятти Мумолин и налоговая инспекторша из Москвы Кондратьева обратились в Конституционный суд, пытаясь обжаловать свои увольнения. И Конституционный суд в своем решении определил, что «госслужащий вправе выражать свое мнение публично, если оно соответствует общественным интересам». Правда, при этом было оговорено, что госслужба — это особый вид профессиональной деятельности, где некоторые ограничения прав не могут рассматриваться как нечто дурное. Но, в любом случае, главный суд страны разрешил госслужащим разговаривать. Им разрешили разговаривать, однако они все равно боятся. И, как видим, правильно делают, потому что их продолжают увольнять.

Я не знаю, может быть, в других странах так же. Может, государства усматривают в этой системе какую-то для себя пользу. Но, я уверен, это бред и мракобесие. Осталось только отдельными указами судов разрешить госслужащим еще дышать, ходить, есть халву и смотреть фильмы про любовь. А то мало ли. Вдруг нельзя? Ведь у них там особый вид профессиональной деятельности. А там, глядишь, и наши виды деятельности сочтут особыми. Ведь у любого из нас в работе есть что-нибудь эдакое.

И вот затаили мы все дыхание, лежим, не дышим, боимся увольнения, а тут бац — решение Конституционного суда. Дышать и ходить можно. Конечно, если наши ходьба и дыхание будут соответствовать общественным интересам.