Сказ про сегежскую уборную
Семинар в Сеговии. Обсуждаем отношения Европы и России, кто мы, откуда идем и куда катимся? Является ли Россия частью Европы, можно ли нас понять умом и измерить аршином или понимать Россию следует какой-то иной частью тела? Последняя лекция была у Алексея Кара-Мурзы, и называлась она "Особенности либерализма в России: «просвещать» или «освобождать». Ибо по одной версии русичи являются людьми, тонущими в болоте, и их надо спасать. А по другой, мы есть головастики, и болото для нас естественная среда обитания.
Вопрос этот муссируется не первое столетие.
Часть населения отчаянно барахтается, хватает ртом воздух, гребет к берегу и пытается увлечь за собой остальных, а остальные тем временем радостно существуют, не понимая, куда и зачем их тащат. А то ведь некоторые еще норовят высушить болото, уверяя, что на сухой земле жизнь гораздо привлекательней. Те же, кто ощущает себя головастиками, в ответ на это негодуют, обзывают мелиораторов пятой колонной и предлагают им валить на хрен. Учитывая, что обе группы внешне ничем принципиально не отличаются друг от друга, люди не верят, что головастики не люди, а головастики, в свою очередь, сомневаются, что люди не головастики. Одним словом, ситуация патовая.
В этой связи мне в голову пришла одна история из личной практики. Я даже когда-то описывал ее на страницах нашего издания. Дело было несколько лет назад. Письмо, так сказать, позвало в дорогу. Дорога лежала в Сегежу. А именно на сегежский железнодорожный вокзал, который тогда только-только открылся. Новенький аккуратный вокзальчик. Современный, чистый, красивый. Вот только одна странность: рядом с вокзалом стояло дикое розовое сооружение из досок. Двухочковое. Как баскетбольный бросок. Или, как говорил Лелик из «Бриллиантовой руки», «туалэт типа сортир».
"Странно, — подумал я, — как же так? Это же не будка станционного смотрителя времен Александра Сергеевича Пушкина, а новый вокзал. Вокзал XXI века. Как его могли построить без нормального туалета? Это же, извиняюсь, нонсенс. Я вошел в здание вокзала и обнаружил там трех одиноких старушек.
— Бабушки, бабушки, — сказал я, — повернитесь к лесу задом... в смысле, не подскажете, где здесь уборная?
— И-и-и, милок, — сказали старушки. — Мы и слова-то такого не ведаем — уборная. Но, если выйдешь ты вон отсюдова, то по правую руку найдешь розовый дом из досок. В доме том и справишь нужду, коль приспичило. Нам до беломорского поезда еще не раз там бывать. Ступай.
Очень удивился я этим речам и побежал к начальнику вокзала — женщине солидной, но доброй. Я попросил ее разъяснить, почему на новом, красивом и современном сегежском вокзале нету нормальной уютной комнатки для посидеть, а есть только дом из досок. И она разъяснила.
— Не дорос еще сегежский народ до туалета, — сказала она. — Не дорос.
Оказалось, что уборная на вокзале есть, но ее пришлось закрыть в связи с тем, что «сегежский народ» воровал из него итальянскую сантехнику. Краны, писсуары, раковины и прочие унитазы. Зеркала унести было невозможно, поэтому их просто били.
— Надо сначала провести с людьми просветительскую работу, — сказала женщина-начальник, — и только потом пускать их в нормальное отхожее место.
И открылась мне вдруг великая и простая метафора. И понял я, что вот же она, неразрешимая и вечная особенность российского либерализма. Сначала просвещать, а потом пускать в уборную или наоборот.
Ну, а что касается той конкретной ситуации, то все там закончилось распрекраснейшим образом. Через неделю после выхода заметки о вокзале в редакцию позвонили из транспортной прокуратуры и сообщили, что а) розовое сооружение уничтожено, б) прилегающая территория обеззаражена, с) уборная на вокзале открыта и д) дабы никто не тырил сантехнику, в дверях посажена специально обученная смотрительница, пускающая не доросших до туалета граждан внутрь исключительно по билетам.