Глеб Самойлов: «Читаю «Гарри Поттера», а сам-то я Питер Пэн»

Нельзя сказать, что творческий вечер Глеба Самойлова, бывшего фронтмена группы «Агата Кристи», прошел без сучка и задоринки: как и положено рокеру, Самойлов был заметно подшофе, и это сильно подпортило впечатление от концерта. Мы успели поговорить с ним еще днем. Мыслями о себе, наркотиках и смерти, Гарри Поттере и Питере Пэне, а еще о борьбе с государством поделился Глеб Самойлов в странном, но откровенном интервью «Губернiи Daily».

— Глеб, вы как сейчас смотрите на себя, подростка?

— Знаете, стареет тело, иногда стареет душа – у меня как-то с 25 лет ничего не меняется. То есть я с 25 лет нахожусь в глубокой депрессии, перемежающейся обострениями. Что касается ребенка-подростка, то я часто играю для себя в такую игру: слушая свою музыку, пытаюсь от нее отстраниться и понять, понравилось бы это Глебу тогда? И часто думаю, что – да,  наверное, понравилось бы.

— А вы мальчишкой что слушали? На чем строилось ваше творчество?

— Сейчас строится на всем, что в жизни происходит. А с рок-музыкой я познакомился, когда мне было 8 лет. Это был 1978 год и наш с Вадиком (старший брат Глеба Самойлова. — Прим. Daily) двоюродный брат, по-моему, три дня ехал из Барнаула, где он жил, к нам в гости. Он вез с собой огромный катушечный магнитофон и большой пакет пленок с записями всего британского рока, в который он хотел посвятить братьев. Только сейчас понимаю, что это было движение к расширению сознания – это был Pink Floyd. Через год я прочитал  свою первую  книжку Гофмана, которую подарила мама, потом я увидел фильм «Сказка странствий», а папа любил Высоцкого. Это то, что было изначально, дальше перечислять – неблагодарное дело, потому что придется сыпать названиями.

— Как так получилось, что ваш старший брат учился музыке, стремился стать звездой, но при этом вы без образования оказались более ярким, что ли?

— Нет, ну вы знаете, Вадик все-таки как профессионал, как аранжировщик и композитор, безусловно, силен. Мне не хватает образования, которое есть у него. Но, с другой стороны, я научился писать такую музыку, которую могу  сыграть и аранжировать сам.

— Вы с братом сейчас в каких отношениях?

— Да, в принципе, в тех же, в каких и были. Мы не общаемся, но это не значит, что мы поссорились. Просто мы больше 20 лет проводили вместе 80% времени – гастроли, записи. А остальное время каждый проводил сам по себе. Сейчас у нас нет совместной работы, поэтому каждый сам по себе. Но это не значит, что мы перестали быть братьями. И, кстати, будь у меня образование Вадика, может, у меня в музыке получалось бы что-то более сложное и интересное.

— Вы не считаете свою музыку сложной?

— Да нет… Я считаю ее необычной для русского рока, мягко говоря, необычной. Но в ней нет ничего сложного.

— Вы производите впечатление мальчишки-плохиша, который… ну, знаете, троечник, а потом, бац – Эйнштейн, или троечник и хулиган, а потом, бац – Глеб Самойлов.

— У меня есть светлые исключения – по русскому языку и литературе у меня были пятерки. Сначала мне книжки заменяли жизнь. Потом жизнь наступила… чем больше жизни, тем меньше книжек, к сожалению. Сейчас я практически не читаю. Но если лег в больницу, например, или в поезде нечего делать, то, конечно, я читаю что-то, что интересно, но не заставляет думать – «Гарри Поттера» люблю. И книги, и фильмы.

— Вы сейчас в своем творчестве с кем больше разговариваете – с ровесниками или с молодежью?

— Я разговариваю с самим собой и поскольку я действительно застрял где-то там… то есть Гарри Поттера я читаю, а сам-то я Питер Пэн. Но Питер Пэн не хотел меняться сам, а я хочу изменить мир.

— Удается?

— Я могу что-то изменить только одним путем – пытаться изменить тех, кто меня слушает и слышит. Такие люди есть. Более того, мне нравится, что появляются новые люди, которых я вижу на концертах – остался верный костяк «Агаты Кристи» (далеко не весь, конечно), есть подростки 14-15 лет и поскольку, я так понимаю, это как-то связано и с политикой, появляются с очень серьезными глазами действительно радикалы. И такие седые взрослые мужчины, которые, не улыбаясь, а твердо понимая, о чем я пою, повторяют за мной все эти слова. Чему я рад.

— У вас есть 16-летний сын, как вы его воспитываете?

— Ну как можно воспитывать, живя в разных городах? Настоящий отец – тот, который всегда рядом, который всегда подскажет. Но да – я папа. А сын мой талантливый – он играет сейчас на гитаре гораздо лучше, чем я играл в его возрасте. Его интерес сейчас – классический британский рок. Когда он приходит в гримерку, я беру гитару, он выговаривает: «Папа, эта песня не в той тональности играется и вот здесь не так». Молодец! Конечно, я им очень горжусь.

— А что вы хотите посоветовать современным подросткам?

— Ой, я желаю им не слушать советов!

— Вы понимаете, что вы звезда?

— Иногда. Вот буквально вчера в московском метро. Меня узнали целых два человека!

— А если серьезно – вы же анализируете себя в этом мире, так вот приходят ли иногда мысли: я звезда, с ума сойти какая?

— Вы знаете, мне в основном самоуничижительные мысли приходят.

— Ну да… На вашем сайте есть ваша же цитата о том, что самоубийств достаточно в вашей голове. Вы действительно часто думаете о самоубийстве?

— Понимаете, думать и совершать – это разные вещи. Я люблю жизнь за то, что она есть как дар и за то, что надежда умирает последней. У меня есть надежда, что в этой жизни что-то хорошее еще может случиться. Она абсолютно иррациональна, эта надежда, но тем не менее этой надеждой я живу.

— Почему же столько мыслей и слов о смерти?

— Ее так много вокруг… Я это раньше не озвучивал – за меня это сделал мой друг, действительно легенда русского рока Егор Белкин. О том, почему я пою о смерти, он сказал: «Вы не понимаете, он ее заговорить пытается». И он сказал правильно. Но для меня каждый концерт – как инъекция счастья.

— Инъекция… Как обстоят дела с наркотиками?

— Здоровье не позволяет, поэтому уже давно без них. С наркотиками ничего не поделать – они были, есть и будут, и их все равно будут употреблять. Другой вопрос, что для ребенка в жизни существует множество предложений, но если он попробует героин, то никаких других предложений от жизни он уже не получит. Я слез с героина только потому, что у меня за плечами было что-то большее, чем наркотик. Прежде всего, нужно желание перестать быть наркоманом. У меня оно возникло, когда появилось отвращение к самому себе – только тогда я смог бросить и живу без героина 15 лет. А вот дети, которые сели на героин, им больше ничего не светит — к сожалению, это правда.

— Как же уберечь детей, какие правильные слова сказать?

— Если они захотят попробовать, то ничьи слова их не остановят – ни мои, ни родительские, ни чьи-либо еще. А пробуют они, потому что есть предложение, которое поступает от барыг, которые продают все это детям, а барыг крышуют люди в погонах, а людей в погонах крышуют дядьки в костюмах и все это тянется на самый верх. Причем во всем мире – не только у нас. Что тут можно сделать?

— Ваше сердце сейчас свободно?

— Мое сердце всегда занято музыкой.

— То есть для вас любовь – это только музыка?

— Ну, почему… есть же еще Россия... – улыбаясь, произносит Самойлов.

— Да перестаньте… А на самом деле, как вы относитесь к России?

— Я люблю свою страну. А государство… я с ним активно борюсь – как могу, мое оружие — слово.

— Успешно?

— Знаете, если даже дети (я имею в виду подростков) с горящими глазами повторяют за мной политические тексты, то я надеюсь, что-то получается.

— У вас в этом смысле не было проблем с государством, с цензурой?

— Пока нет. Но все еще впереди. Все что угодно может вернуться, учитывая, что наша власть категорически не обращает внимания на свой народ.