Мама из Петрозаводска родила 800-граммовую малышку и рассказала, через что им пришлось пройти за семь месяцев в больнице

В России каждый год появляются на свет более 100 тысяч детей, рожденных раньше срока. Малыши с ладошку. Их мамам и папам просто жизненно необходима поддержка, ведь для всей семьи это огромное испытание. Именно поэтому фонд «Право на чудо» начал готовить равных консультантов — родителей, готовых делиться с другими своими историями и приходить на помощь, когда это так нужно.

Журналист редакции Daily встретился с Александрой Гребенниковой, мамой из Петрозаводска, которая собирается пройти обучение в фонде и помогать другим женщинам, родившим преждевременно. Сама девушка родила на очень раннем сроке — в 26 недель. Она рассказала свою непростую историю, которая, мы уверены, придаст сил мамам, чьи малыши сейчас борются за жизнь.

День родов

Осень 2022 года. Это была вторая беременность, и она была прекрасной. Токсикоз не мучил, анализы идеальные, одном словом, беременность как по учебнику. Гинеколога беспокоила только низкая плацента, а меня — дважды перенесенный до беременности ковид, который ослабил иммунитет. Но из предписаний всё выполнялось: себя беречь, не бегать, не прыгать. Максимум, отводила старшую дочь-первоклашку через дорогу в школу.

В тот день, 4 октября, я приехала домой и легла спать после приема у врача. В какой-то момент почувствовала неладное, побежала в туалет, а там... кровь. Боли не было, но тянуло поясницу. Я испугалась, что на маленьком сроке увезут в БСМП (вдруг не станут сохранять беременность), поэтому муж повез меня в приемное отделение перинатального центра. В тот момент пыталась просто довериться врачам.

Меня положили в палату на впитывающую пеленку, оценивали количество потерянной крови. Я плакала так, что начала задыхаться, заложило нос. За ночь врачи раз пять сделали мне УЗИ. К утру на фоне капельниц и таблеток кровотечение прекратилось. Давление у меня и так низкое, а в тот момент я уже вообще стала словно вялая сосиска. Ребенок всю ночь толкался, и я думала, что с малышкой значит всё хорошо, и только через три месяца узнала, что это была гипоксия — ребенок задыхался. Плачу, вспоминая это.

Утром принесли завтрак, врач уговаривал поесть. А в 9:50 кровь ливанула с удвоенной силой, началась тотальная отслойка плаценты. Я нажала тревожную кнопку. Дальше помню, как лежу на кушетке, расплываюсь, вокруг меня много людей, заходят и выходят из палаты, делают УЗИ. В какой-то момент понимаю, что не вижу правым глазом.

— Ну тут всё, мы не можем сохранить эту беременность. Разворачивайте операционную. Очень большая кровопотеря, — сказала врач, глядя в экран монитора.

Со мной никто не разговаривал, я будто прозрачная была, невидимая, как в страшном фильме. Пыталась в панике задавать вопросы, но никто не реагировал. Ноги мне бинтовали прямо в коридоре, быстро ставили катетеры. Зрение постепенно вернулось. Меня трясло.

В операционной на помощь пришел врач-реаниматолог. Он подошел, поздоровался, сказал, что поставит анестезию и весь процесс будет рядом, поможет мне. Он сдержал свое слово. Я хочу сказать ему огромное спасибо! Он всю операцию комментировал происходящее, что для меня было крайне важным. В какой-то момент я резко почувствовала запах крови и тошноту. Плачу, слезы текут, страшно за ребенка и себя, чувствую, как во мне копошатся.

— Девочку достали, девочка жива. Имя у нее какое? Выбрали? — спросила акушерка из-за ширмы.

Над именем мы с мужем еще не думали, но я решилась и прошептала: «Аленка». Меня очень порадовало, что в родзале к ребенку относятся не как к плоду, а как к человеку.

В реанимации

Я всё время плакала. Особенно страшно было быть в неведении. Я — человек-план, мне нужно знать, к чему готовиться. А тут ты не можешь повлиять на ситуацию и контролировать ее. У меня было ощущение, что мир рухнул в одночасье.

Позднее удалось связаться с мужем. Я — реалист и всегда заглядываю наперед, а он в розовых очках, плохие варианты даже не рассматривает и сразу сказал мне: этот ребенок будет жить, всё будет хорошо, если надо будет — Вангу воскрешу!

К 16 часам пришла врач детской реанимации, сказала, что у ребенка 5-7 по шкале Апгар, вес 830 граммов, 32 см, всё некритично. Я только спросила: выживет? Врач так прочувствовала мою боль в тот момент, что у нее на глазах тоже появились слезы...

Алену подключили к ИВЛ, начали противомикробную и противогрибковую терапию. А у меня началось самокопание: я не доносила, что-то сделала не так. Правда, быстро постаралась отогнать эти мысли прочь.

Вечером санитарка меня подняла с постели после обезболивающего, я встала на ноги, меня посадили снова в кресло-каталку. Со мной была девушка, у которой было тоже кесарево, но в срок. И тут я поняла, что лежать мы будем в одной палате. Что ей принесут ребенка, она его будить кормить, у них там будет идиллия. А я буду лежать и понимать, что мой ребенок при смерти... Это было тяжело. Я всё время лежала, отвернувшись к стене. Хотя девушка прекрасная, мы до сих пор общаемся.

Почему в перинатальном центре нет отдельных палат для тех, кто родил в срок, и для тех, кому придется первое время лежать без ребенка? А ведь есть мамы, которые — и того хуже — потеряли детей при родах, и они тоже лежат в палате вместе со всеми.

Моя соседка Катя не говорила банальных фраз из серии: «Я тебя так понимаю». Никто не может понять это, если не прошел, даже психолог. А были в моей жизни психологи, которые эту фразу говорили, и это раздражало. Катя не показывала жалости, она сказала иначе.

— Я не могу представить, как тебе больно. Если захочешь поговорить — давай, если нет — лезть не буду.

Она пример того, как надо говорить с мамами в такой ситуации. Мы обменялись контактами и общаемся до сих пор.

Первая встреча

Первый раз никогда не забудется. Я надела бандаж, и меня повели в детскую реанимацию. Там темно, на кювезах накидки, ведь солнечный свет опасен для неокрепшей сетчатки детских глаз. Меня указали на кювез моей дочери. Я обработала руки, подошла, стою и мнусь. Мне страшно.

Когда медсестра подняла накидку, ноги подкосились. Я понимала, что мой ребенок кроха... У меня у старшей дочери пупсики больше, а эта малышка — с мужскую ладонь. Ножки подогнуты, головушка меньше моего кулака.

Медсестры ничего не говорили, рассказать о состоянии ребенка может только врач. Я поплелась назад. Все дни в послеродовом прошли вот так. Молока не было, организм пребывал в шоке, я тоже.

Заведующего детской реанимацией зовут Максим Игоревич, он довольно известный в Карелии человек. Мне понравилось, как он все время повторял, что ребенок — это маленький пациент. Аленку ввели в медикаментозный сон, потому что после родов она испытывала сильную боль. В какой-то момент я увидела, что она дергает пальчиками, и подумала, что это она чувствует присутствие мамы... Но оказалось, ей было больно. Всю ее боль хотелось забрать себе.

На третьи сутки у Алены упал гемоглобин. Кровоизлияние в мозг третьей степени (ВЖК). Меня накрыло. В такие моменты меня удерживала на земле лишь мысль о том, что у меня есть старшая дочь, которой я нужна. Затем у малышки отказывали почки, печень, был сепсис, пневмония, ретинопатия, менингоэнцефалит, НЭК, кисты. Было 15 переливаний крови, еще три раза переливали плазму. Она заразилась цитомегаловирусом, от которого нужно пить курсами дорогой препарат. Мы искали его по всем городам, купили упаковку за 25 тысяч рублей. И ужасались тогда, что нам еще повезло, деньги были, а как быть родителям, у которых их нет?

Первый наш врач — Ксения Владимировна — давала мне информацию тактично и дозированно. Из-за последствий ВЖК дочери потребовался шунт (трубочка из головы в живот), чтобы откачивать жидкость (ликвор). Его нужно будет менять всю жизнь, делая операции.

Нам разрешили покрестить ее прямо в перинатальном центре. В тот день муж впервые увидел дочь: на лягушонка похожа, кожа прозрачная, вены торчат, шрамы на ручках и ножках. Но шока он не испытал.

Борьба со своими страхами

В реанимации всё было максимально комфортно для мамы и ребенка, но в послеродовом отделении у меня сдали нервы. Во-первых, не было молока. Я приходила в реанимацию и плакала, а мне говорили: «Вы чего слезы тут льете, ребенку нужен позитив». А где его взять? У меня состояние — выброситься в окно. Я в одни миг забыла обо всем, все другие проблемы оказались вообще не проблемами. На фоне тревожности за Алену начала расти тревога и за первую дочь. В тот момент муж и мама мне посоветовали уйти домой на выходные. Так я и сделала.

Придя домой, первым делом хорошенько намылась, а затем поехала в церковь. Я не успела начать рассказывать свою историю батюшке, как из глаз полились слезы. Он меня внимательно выслушал. Я купила иконку, помолилась, стало легче. Да, ты веришь в своего ребенка, во врачей, но этого как будто мало, мне нужно было еще во что-то верить в тот момент. Как минимум в чудо.

Когда в понедельник я вернулась в перинатальный центр, у меня пришло молоко. Малышка ела всего 1 мл. Представить сложно, как это ничтожно мало! Вес у нее после рождения упал до 710 граммов. Потом у нее выявили энтероколит и питание отменили, оно шло через капельницы. Но я всё равно сцеживалась и приносила эту мензурку. Мне медсестры говорили: «Мамочка, не несите молоко, у вас ребенок на голоде». А мне было важно принести: пусть оно тут стоит.

Я никогда в жизни не испытывала ничего страшнее. Понимать, что ребенок живет в таких муках, и ты не знаешь, что нас ждет в будущем. Через неделю оттоки в голове у Аленки стали закупориваться, появилась гидроцефалия, начала нарастать голова, операция по шунтированию была неизбежна. Ждали, пока закроется клапан в сердечке, чтобы ее сделать. Ожидание было риском. Было очень страшно. Операцию делал нейрохирург Дмитрий Тарасов. Он сотворил чудо, ребенок весил меньше килограмма, а он спас нашу голову!

На фоне стресса меня снова накрыло. Если в реанимации врачи были понимающие, в отделении патологии и недоношенных — не всегда. Их не волновало, что дома у меня старший ребенок, что я плачу ночами... Я должна быть тут и точка. Но когда я сама пустая, я ребенку ничего дать не могу. Поэтому я уходила, обнимала близких и возвращалась вновь в более менее адекватном состоянии. Забегая вперед, скажу, что в больнице мы провели 7 месяцев.

Мама меня поддерживает всегда. Никогда не осудит, выслушает, даст совет. Если мама не в силах — присоединяется папа. Я думала, что они скажут: «Ты чего, как можно оставить ребенка одного». Но они единогласно сказали — иди, или ты просто сойдешь с ума.

Так я первый раз ушла в 12 часов ночи через пост. Я знала реакцию персонала, они будут недовольны. Ведь им после ухода обрабатывать палату. Каждый раз, возвращаясь, я сдавала тест на ковид, без него не пускали. Так и ходила. Это многим не нравилось, но я по жизни выбираю всегда себя и свою семью. Благодаря этим передышкам я смогла тогда остаться в здравом уме.

Будем любить

С января нас с Аленкой положили в совместную палату. Она почти отошла от кислорода, маска просто лежала рядом для подстраховки. Дренаж функционировал хорошо, кушала из бутылочки самостоятельно. Я для себя поняла в какой-то момент, что даже если у ребенка будут проблемы впоследствии с интеллектом, мы все равно будем любить. И от того, что ты мечешься в слезах между стен, проблему не решить. Я со своей стороны сделаю всё для реабилитаций, но если это не принесет никаких плодов, будем любить ее такой, какая есть.

К счастью, компенсаторные возможности недоношенных детей — они удивительны, я уповаю на это. Мозг не изучен. Знаю истории детей с ВЖК 2 — они полностью паллиативные, и детей с ВЖК 4 с обеих сторон — они ходят, разговаривают, читают стихи.

Ретинопатию у Аленки держали под контролем с помощью луцентиса. Это ингибитор, который блокирует отслойку сетчатки и она прирастает самостоятельно. И он дает возможность в последующем сделать операцию по коррекции зрения, если она понадобится. Луцентис делают не в каждом городе, карелам повезло. На врача нашего офтальмолога я смотрела как на боженьку, настолько она грамотный специалист.

Менингоэнцефалит

Он случился за сутки. В кармане подкожном на голове у ребенка скапливался ликвор, который нужно санировать каждый день. Его брали из родничка, из-за чего он был всегда впавший. В какой-то момент ликвор перестали выкачивать ежедневно. Ночью у ребенка поднялась температура под 40, она орала, не ела, я видела, что шишка на голове опухла. В пять утра ей поставили свечку от температуры, капельницу с глюкозой, сказали ждать обход. Аленка даже не плакала, а выла.

Сначала сделали рентген легких, вроде нашли пневмонию. А к часу дня пришла комиссия из врачей, и мне ожидаемо сообщили, что дело в дренаже. Ребенка забрали, подключили антибиотик, нужна была срочная операция. Я рыдала. Казалось, всё уже вроде налаживалось...

Малышке убрали внутренний дренаж и поставили наружный. Нужно было отслеживать, сколько сливать ликвора. Один дежурный врач сказал, что можно сливать больше. В итоге вместо 20 мл слили 60 мл. Алене было плохо. В соседней палате была такая же ситуация у мальчика, мы общались с его мамой. Случился гипердренаж, и одна косточка в черепе будто провалилась внутрь. Уши «уехали» на 6 см. Это все можно скорректировать, конечно. Мы узнавали, в Москве коррекцию сделают за 130 тысяч рублей. Но пока это невозможно, потому что нужен рост головы, а она почти не растет (и это хорошо, по мнению нейрохирурга).

24 марта дочери сделали операцию по установке постоянного шунта.

Спустя семь месяцев

Даже не верится, что именно столько в общей сложности мы провели с Аленкой в больнице. Знаю, там меня будут помнить еще долго: такие мамы, как я, которые все хотят знать и вечно лезут с вопросами, многим не по душе. Но люди работают разные: кто-то уже выгорел, но за неимением других мест возвращается сюда, а кто-то, даже спустя годы, умеет поддержать каждую мамочку, ответить на волнующие вопросы, рассказать историю, которая даст силы.

Аленке сейчас 10 месяцев. Она растет и развивается. Я перечитала всю возможную литературу, изучила все методики по реабилитации. После родов начала вести свой блог в соцсети, выкладывать фотографии малышки. Многие отписались сразу, особенно мужчины. Ну, это не моя аудитория. Мамы писали другое.

— Ты настолько сильная, спасибо. Мы начали ценить жизнь.

Я пишу, потому что верю: моя история обязательно пригодится и поможет кому-то.

А еще многие мамы говорят, что времени на себя не хватает. Его и правда мало, но я детей уложу и иду ночью ногти красить, потому что мне нужно быть в себе. Если я снаружи выгляжу не очень, я и внутри буду не очень. Это помогает проходить через сложный путь.

Сегодня, когда слышу на детской площадке, как мама кричит ребенку, что он ее достал, хочется остановить ее и предложить оглянуться. У нее два здоровых ребенка: бегают, разговаривают, у них всё хорошо. Даже если у тебя проблема с жильем или муж ушел — это не проблема. У тебя здоровые дети и ты здорова. Я бы все свои материальные блага отдала, лишь бы мой ребенок был здоров.

Фонд «Право на чудо» набирает мам, готовых оказывать помощь другим. Таких подготовленных людей называют равными консультантами. Я тоже пройду подготовку. Хочу знать, как правильно помогать девушкам, оказавшимся в похожей ситуации.

Мамы торопыжек очень ранимы, многим из них хочется лишь одного — выйти в поле и орать: громок, отчаянно, до хрипоты. И если от этого станет легче, я готова выйти поле с каждой мамой, которая мне напишет. Нужно уметь заряжаться, потому что у мамы без ресурса не будет сил бороться, а мы очень нужны нашим храбрым детям.