Павел, сын знаменитого «карельского сидельца» Михаила Ходорковского, побеседовал с «Губернiей Daily» через Skype. Он уже давно живет за границей и не появлялся в России с самого ареста отца (бывшего главу ЮКОС задержали утром 25 октября 2003 года на борту самолета в Новосибирском аэропорту «Толмачево»). Поскольку при наличии веб-камеры Skype позволяет не только общаться через Интернет, но и видеть собеседника, от нашего внимания не ускользнуло: улыбчивый 27-летний парень сидел на фоне многочисленных формул.
– Павел, чем вы занимаетесь в Нью-Йорке?
– У меня две профессии. Во-первых, я технолог, основал компанию, производящую электрические счетчики, которые подключаются к Интернету и показывают, как электричество используется на уровне отдельных электроцепей в коммерческих зданиях. Сейчас я как раз в своем офисе. Во-вторых, несколько лет назад я основал некоммерческую организацию. Ее цель – продвижение демократии в России.
– Интересный выбор. Не захотели идти по стопам отца?
– На самом деле, очень хотел. Но мои надежды довольно жестко были пресечены. Наверное, это случилось классе в 11-м, когда я начал выбирать университет и решать, в какую страну поеду дальше учиться. У нас с отцом состоялся разговор, и он мне объяснил, что никаких планов на семейное наследование бизнеса у него нет.
– Почему?
– Ну, это надо знать моего отца. Он всегда выбирал людей для управления своими организациями, руководствуясь исключительно их профессиональными качествами, а не из личной или семейной привязанности. Я говорю об этом без всякого сожаления, потому что, на самом деле, очень люблю то, чем сейчас занимаюсь.
«Я хотел вернуться в Россию»
– Не пытаетесь уговорить родственников перебраться в Штаты? Сестру, например…
– Пытаюсь-пытаюсь. Но она сопротивляется. Последние два класса в школе она училась за границей, но в университет решила поступать в Москве, и вернулась в Россию исключительно из патриотических соображений. И я ее прекрасно понимаю. У меня было примерно такое же настроение в 2003 году.
– Вы тоже не собирались оставаться за границей?
– У меня даже билет домой был. Я планировал, что вернусь на празднование Нового года в 2003 году. Это было уже после 25 октября. Я все еще так глупо надеялся, что все исправится, что все будет нормально (на этих словах голос Павла заметно дрогнул. – Прим. авт.) Потом отец через адвокатов передал мне, что все намного хуже, чем он думал, и возвращаться не стоит.
– Те, кто окружает вас в Нью-Йорке, знают, что вы сын Михаила Ходорковского?
– До 2005 года люди в США слабо представляли себе, кто такой Ходорковский и за что он сидит. Тогда моя фамилия не вызывала никакой реакции. Но в 2005 году, после первого приговора, когда стало понятно, что отца не отпустят, это дело получило широкий резонанс за рубежом. Когда же в 2007 году было открыто новое дело, история получила еще большую огласку, и на мою фамилию действительно начали реагировать. Не буду приукрашивать ситуацию: иногда был и негатив. У американских академиков, которые очень хорошо знают историю приватизации в России, изначально плохое отношение к олигархическому классу, который появился в этот период. Они с большим скепсисом относятся и к первому, и ко второму делу моего отца. Но это довольно небольшая группа людей.
– Как думаете, знают ли жители Карелии суть происшедшего с вашим отцом?
– Думаю, что на сегодняшний день уже знают.
– Мы пытались общаться на эту тему с жителями Карелии, и стало ясно: мало кто разбирается в деле вашего отца. Более того, многие не хотят ничего знать.
– Лучше других эту ситуацию может исправить мой отец – чем он и занимается. Он неоднократно рассказывал, что люди в колонии обращаются к нему за юридической помощью. По прошествии 9 лет у него накоплен некий юридический опыт, поэтому когда у людей нет возможности пообщаться с адвокатом, он может помочь им, посоветовать, составить базовую жалобу, подать апелляцию, составить простой набор документов. Я думаю, что со временем люди услышат об этом и заинтересуются делом моего отца.
Карелия позволила созвониться
– В Москве активизировалась оппозиция. Люди стали сильнее выражать недоверие к правящей власти. В Карелии в этом плане – тишина. Что, с вашей точки зрения, могло бы расшевелить глубинку?
– Это способен сделать только успех новых людей на местных выборах. Основная причина, по которой «Единая Россия» продолжает набирать сумасшедшие проценты на выборах, заключается в том, что сомневающиеся в компетенции властей люди точно так же сомневаются в компетенции оппозиции и просто не приходят на выборы. Они не готовы отдать свой голос за «Единую Россию», но они не готовы проголосовать и за каких-то оппозиционных кандидатов.
– Вы организовываете акции в защиту отца в Нью-Йорке. Зачем? Искренне верите, что это может как-то повлиять на ситуацию?
– С рациональной точки зрения, акции, которые мы проводим здесь, не смогут его освободить. Но это тот небольшой вклад, который я могу сделать. Знаете, что для меня еще важно? Я девять лет не был дома. Не езжу в Россию из соображений безопасности. Поэтому для меня важно, находясь здесь, в США, участвовать в оппозиционных акциях и акциях в поддержку моего отца. Ну чтобы у меня было моральное право комментировать, разговаривать на эту тему.
– Вы постоянно говорите о том, что опасаетесь вернуться на родину. Чего боитесь?
– Я боюсь стать рычагом давления на отца.
– Но ведь в России у Михаила Борисовича еще трое детей, и любой из них мог бы стать этим рычагом. Зачем ждать вас?
– У нас довольно четкое разделение внутри семьи по поводу того, кто публично выступает с заявлениями, и, несомненно, для меня это более безопасный род занятий, поскольку я живу в США. Моя бабушка, конечно, находится в совершенно другой ситуации, но она просто очень храбрый человек, сознательно общается с прессой и не боится.
У Путина есть две совершенно конкретные цели. Одна: держать моего отца за решеткой, пока он у власти, чтобы не возникало никаких потенциальных катализаторов для оппозиционного движения. Вторая: добиться признания вины. Это для Путина последний пунктик, которым он хочет додавить своего оппонента. Отец никогда на это не пойдет. Поэтому любые проблемы, которые могут возникнуть у меня, моей сестры или бабушки, могут быть направлены именно на выбивание признания вины.
– Ваши родственники постоянно курсируют между Москвой и Сегежей. Как с отцом общаетесь вы?
– До его перевода в Сегежскую колонию мы только переписывались. Теперь еще разговариваем по телефону. И поэтому я благодарен, что отец находится именно у вас, в Карелии. Возможности звонить у меня раньше не было. Она появилась исключительно благодаря порядкам, которые сложились в ИК-7.
Наивная позиция
– Ваш отец находится за решеткой уже 9 лет. Изменился ли он за это время?
– Когда общаешься с человеком дистанционно, трудно понять, как поменялся его характер, но то, как он говорит, и то, о чем он пишет, все-таки заставляет меня поверить, что он стал более мягким человеком.
– А был?
– Был очень жестким. Несомненно, таким он и остается. Но, я думаю, после того, что ему пришлось пережить (уничтожение компании, о которой он всю жизнь мечтал, ответственность за тех людей, которые вынуждены были покинуть Россию, и ряд других эмоциональных стрессов), он стал учитывать, скажем так, человеческий фактор.
– Что изменилось по отношению к вам?
– Мое воспитание всегда базировалось на одном важном постулате: «Я за тебя никаких решений не принимаю, ты занимаешься тем, чем ты хочешь, я тебе помогаю, но никакой ответственности за твое решение не беру». Я просил его посоветовать университет или специальность. Нет, нет и нет. Никогда. Сейчас он стал намного активнее принимать участие в моей жизни, начал советовать.
– Не поздно?
– Мне 27 лет. Конечно, немного поздно. Но лучше поздно, чем никогда.
– В одном из ваших интервью я наткнулась на информацию о том, что во время учебы вы обижались на отца за то, что он, мол, не слишком баловал вас деньгами. Неожиданная деталь.
– А-а-а. Я, кажется, знаю, где вы могли об этом узнать. Ну как вам сказать. Я учился в швейцарской школе с 9 по 12 класс. Там были разные ребята. Были дети очень богатых родителей, которых особо не баловали. К ним относился и я. Были дети не очень богатых родителей, которых очень сильно баловали. Конечно, когда видишь, как за окончание 12-го класса 18-летнему парню дарят последнюю модель спортивного купе компании «Мерседес», возникают детские «непонятки». Был некий диссонанс. Меня отец в качестве подарка просто взял в однодневное путешествие в Берлин.
– Когда вы видели отца в последний раз?
– Последний раз я видел его в США в конце сентября 2003 года. Он как раз приезжал в Штаты. Это была его последняя заграничная поездка перед тем, как он вернулся в Россию. Он остановился на один день в Бостоне, чтобы посмотреть мой университет. Мы с ним пообщались буквально один вечер. На следующее утро он уже улетел.
– Думаете, Михаил Борисович пожалел, что вернулся в Россию?
– Нет. Нисколько. Он был уверен, что если будет открытый процесс, то он сможет его выиграть. Сейчас мы понимаем, что эта позиция была наивной.
Илона Радкевич
