«Этот дебил — твой брат?» Откровения молодого парня, который все детство провел с аутистом. Как жить с таким человеком и почему он его возненавидел?
Мой брат — аутист, он младше меня на четыре года. Живем мы с мамой — отец ушел, когда Диме исполнилось три. Родители, как принято говорить, не сошлись характерами, но на самом деле я думаю, папа не выдержал того, что впоследствии пытался выдержать я. Кстати, он не общается не только с Димой, но и со мной, хотя я не понимаю, при чем тут я. Знаю, что у отца есть новая семья и другие дети, но не считаю, что это оправдывает его нежелание интересоваться жизнью хотя бы одного из своих сыновей.
Дима родился физически нормальным, доношенным, но говорить и ходить, со слов мамы, стал поздно. Я помню, как он по сто раз бессмысленно повторял фразы, какие услышал от взрослых: меня это раздражало, мне хотелось сказать: «Да хватит уже!» Но я чувствовал, что для мамы мой брат на первом месте — она переживала, что он задерживается в развитии, не умеет общаться со взрослыми и с другими детьми. Я любил маму, добивался ее внимания, тогда как Дима не проявлял к ней никаких чувств.
С ним было невозможно поиграть — он постоянно сидел один, складывал кубики, выстраивал в ряд машинки, всегда сосредоточенно и молча. Если я пытался тронуть машинку, он поднимал такой крик, что дрожали стены, буквально впадал в истерику. Я надеялся, что его отдадут в детский сад; мама так и сделала, но, к сожалению, из этого ничего не вышло. Дима или кричал и бросался на детей, или забивался в угол, и его было невозможно оттуда вытащить. То же было и на детских днях рождениях и праздниках, куда его очень скоро перестали приглашать.
В результате мама забрала его из сада и наняла специального человека. Каждый день Дима занимался с женщиной — опытным педагогом. В то время я еще не знал, какой диагноз ставили брату, но слышал, как Наталья Михайловна сказала маме, что случай не такой уж тяжелый, главное — правильно общаться с Димой. Она научила моего брата читать и писать и, как это смешно ни звучит, здороваться и прощаться, потому как он не обращал на тех людей, которые приходили в наш дом, ни малейшего внимания. Правда, как считал я, толку от этих «здравствуйте» и «до свидания» не было никакого, потому что те, кому Дима это говорил, все равно оставались для него пустым местом.
Мама, вдохновленная тем, что Дима стал проявлять успехи, попыталась устроить свою личную жизнь, и однажды к нам в дом пришел дядя Витя. Возможно, мама побоялась говорить ему об особенностях младшего сына, понадеявшись, что все пройдет гладко, потому гость несказанно удивился, когда во время чаепития Дима устроил скандал из-за пустяка. В кухонном шкафу стояли одинаковые небольшие белые чашки без какого-либо рисунка, из которых мы обычно пили чай. Когда мама стала их вынимать, дядя Витя неожиданно сказал: «А мне можно бокальчик побольше?» и, не дожидаясь ответа, достал с верхней полки темно-синий бокал с крупными оранжевыми цветами.
То, что произошло потом, шокировало не только его. Дима выхватил у гостя бокал и швырнул его об стену (хорошо, хоть не запустил дяде Вите в голову!) и заорал как сумасшедший. Испуганно пробормотав извинения, мама схватила его, вопяшего и извивающегося, в охапку и поволокла в комнату — успокаивать. Мы с дядей Витей остались вдвоем, и он спросил: «Что это с твоим братом?» Я объяснил, как мог, что у него диагноз, он болен. Хотя гость мне не слишком понравился, мне захотелось поделиться с ним, и я сказал, что Дима не терпит, когда у кого-то чашка другого цвета, чем у остальных, что нельзя переставлять его игрушки и так далее.
«Знаешь, как называется такой диагноз? — сказал дядя Витя. — Крайняя степень избалованности и эгоизма. Надрать бы ему пару раз как следует задницу, вся дурь бы из головы вылетела. Жалко мне тебя, парень, намучаешься ты с таким братцем. Это похуже, чем инвалид, у которого нет рук или ног». Я больше никогда не видел этого человека, но он как в воду глядел. Что касается методов воспитания Димы, то в чем-то я был согласен с дядей Витей. Когда брат оставался со мной, я переставлял в ванной зубные щетки из одного стакана в другой, как бы невзначай разрушал башни, которые он много дней сооружал из конструктора. Его истерики вызывали во мне злорадство до тех пор, пока он чуть не разбил мне голову гантелей. Разумеется, брата не наказали, виноватым остался я.
И мама, и Наталья Михайловна всегда внушали мне, что у Димы свой мир, что он в нем живет. Мне волей-неволей приходилось принимать правила этого мира, что меня совершенно не устраивало. И мне начинало казаться, что гораздо выгоднее быть не вполне ненормальным, тогда все станут соглашаться с тобой, плясать под твою дудку, делать все так, как ты хочешь. Мой бунт проявлялся в том, что я разбрасывал свою одежду, произносил слова, которые выводили Диму из себя: представьте, был такой особый набор совершенно безобидных слов. Также я много времени проводил на улице, отчего страдала моя учеба. Но я же не мог пригласить друзей в дом, где ничего нельзя было трогать или, не дай бог, переставлять местами!
Его водили по врачам, он посещал какие-то коррекционные занятия, его умственные способности заметно улучшились, но вот в остальном толку не было никакого. По совету какого-то специалиста Диме купили хомячков и волнистых попугаев, чтобы он заинтересовался живыми существами. Собаку взять мама не рискнула, хотя вот я хотел именно собаку. Брат долго, молча и словно сквозь стекло смотрел на животных и птиц, а потом вернулся к своим обычным занятиям, а питомцы перешли на мое попечение.
Благодаря усилиям мамы и Натальи Михайловны Дима пошел в обычную школу, к несчастью, в ту, где учился и я. Мне было велено за ним присматривать. Мама хотела присутствовать на уроках, но учительница резко пресекла такое желание. Знаю, что Дима сидел на задней парте, на переменах ни с кем не общался. Я был уверен, что он будет абсолютным двоечником, но ошибся. Хотя у доски с него нельзя было вытянуть ни слова, он великолепно, лучше всех в классе, выполнял письменные задания, был самым незабывчивым и аккуратным (с первого дня сам собирал портфель, и надо было видеть, как методично он это делает), запоминал все с первого раза, а по математике, как сказала учительница, далеко обогнал весь класс.
Одноклассники пытались с ним подружиться, а потом плюнули, но обижать не обижали. А кто посмеет напасть на того, кто может мгновенно впасть в такую ярость, что способен разнести всю школу! У Димы была странная походка — он двигался, как робот. А еще он часто говорил сам с собой. И вот однажды к нему подошли ребята класса на три-четыре постарше и сказали: «Эй ты, придурок!» Парни были противные, и я с удовольствием наблюдал, как Дима их чуть не убил. При этом он не отличался физической силой — на его стороне было лишь полное отсутствие страха и неуправляемая агрессия. Парни убежали, а брата вызвали к директору, но что толку разговаривать с Димой? Все равно, что делать внушения стенке.
В другой раз его кто-то передразнил, и тогда он выбежал в школьную раздевалку, посрывал с вешалок все куртки и пальто и побросал на пол, а потом выбежал на улицу в одном костюме, хотя была зима. Маму вызывали в школу, она плакала, но что она могла сделать? Перевести Диму в другое учебное заведение? Но этого не хотела и администрация: если его не трогали, он вел себя тише воды, ниже травы, соблюдал дисциплину — ну, как же, это же порядок! Брат отлично учился (кроме рисования и физкультуры), проводил исследования по различным предметам, выигрывал олимпиады, вдобавок проявил большие способности в занятиях шахматами. А этому не могли нарадоваться и школа, и мама.
Мне же становилось все хуже. С одной стороны, любой недалекий ученик мог подойти ко мне и спросить: «Этот дебил — твой брат?» То есть я стыдился Димы. С другой стороны, я вроде как находился в его тени: учился посредственно, никаких особых способностей не проявлял. В тетрадях моих была грязь, тогда как Дима, если он случайно допустил помарку, не ленился переписать всю работу. На установление абсолютного порядка в классе (в отличие от нашей квартиры) ему было в общем наплевать, лишь бы порядок был на его парте, а поскольку он по-прежнему сидел один и приставать к ему боялись, никто не трогал его вещи.
Все, о чем я мечтаю, это получить возможность жить одному или снимать квартиру пополам с каким-нибудь товарищем. Ведь в семье я и так один. Если в голову любого другого человека еще как-то можно залезть и понять, о чем он думает, то с моим братом этот номер никогда не пройдет. Мама, всю жизнь уделявшая внимание только Диме, не способна понять, что ему никогда не было дела ни до нее, ни до меня. Да, мне покупались необходимые вещи и все такое, но что касается разговоров по душам, то от мамы я слышал только то, что у меня особенный брат, я обязан это понимать. Между тем он-то жил только для себя, совершенно не считаясь с окружающими.
Маму я не виню — она положила на воспитание Димы свою молодость и личную жизнь. А я не сумел стать для нее в этом ни поддержкой, ни опорой. Что касается брата, он многого меня лишил, и этого я никогда не могу забыть. Я бы, конечно, его простил, если бы он обладал способностью сочувствовать, быть благодарным. И вообще иногда мне кажется, что у него просто нет души или, в лучшем случае, она есть, но скрыта так глубоко, что до нее просто невозможно достучаться.
Читайте также:
