"Когда акушерка вытащила его, первое, что я услышала, была фраза: «Какой ужас!» Кошмарная история женщины, пережившей искусственные роды
Так получилось, что я родила дочку без мужа и воспитывала ее одна. Когда Кате было четыре года, я познакомилась с достойным мужчиной. Мы с Евгением встречались около года, потом поженились. Он хорошо принял мою дочку, и она почти сразу стала называть его папой. Мое счастье немного омрачало то, что свекровь была против нашего брака с Женей. Она рано овдовела, он был ее единственным сыном, она сильно ревновала его ко мне и была недовольно тем, что он «взял женщину с ребенком». Однажды я услышала, как свекровь говорила кому-то о Жене, мол, «не своего ребенка кормит».
Конечно, я понимала, что нам нужен общий ребенок, и потому через несколько месяцев после брака сознательно забеременела. Женя был очень рад и мечтал о сыне. Беременность я переносила хорошо, настроение было отличное. На учет встала на ранних сроках, прилежно посещала приемы, сдавала все необходимые анализы. В числе прочих анализов мне предложили сделать и генетический, как было сказано, для выявления возможной патологии внутриутробного развития плода и для оценки вероятности появления на свет ребенка, генетический материал которого поврежден и приведет к проявлению того или иного наследственного заболевания.
У меня не было никаких опасений или предчувствий, ни в роду Жени, ни в моем вроде бы не было никаких наследственных болезней, но на всякий случай я решила сделать этот анализ. Сделала и фактически забыла о нем, а когда пришла на очередной прием, сразу увидела по лицу и глазам врача, что что-то не так. На мои вопросы она отвечала уклончиво и срочно отправила меня на УЗИ. Там я уже была вне себя от волнения, сердце билось как сумасшедшее. Врач, проводивший ультразвуковое исследование, тоже выглядел хмурым и молчал.
Не выдержав, я спросила, каков пол ребенка, и услышала ответ, от которого буквально заледенела и онемела: «Это не ребенок». Мне велели подождать в коридоре, я вышла, как в тумане, на деревянных ногах, ничего не соображая, и села на стул. Потом меня снова вызвали в кабинет, где уже был мой лечащий врач, и сообщили, что у плода синдром Арнольда Киари, отсутствие мозжечка, аномалии развития позвоночника, сердца и множественные уродства. Объявили, что такие пороки несовместимы с жизнью, и мне предстоят искусственные роды.
Я спрашивала, нельзя ли все же родить, а потом попытаться что-то исправить, но доктора не оставили мне выбора: «Даже если доносите и родите, он все равно умрет». У меня была критическая 21-я неделя — после этого срока, как мне сказали, искусственные роды уже не проводят. Дело происходило в одном из карельских городов, и меня отправили в Петрозаводск, где более точное УЗИ.
Сказали, что ехать надо срочно, и я спешно собралась. Поехала одна, сопровождать меня было некому, муж работал, да еще оставался с Катей. На УЗИ в Петрозаводске все подтвердилось плюс обнаружилось, что я уже на двадцать второй неделе, то есть, по правилам, роды вызывать было уже нельзя. Скажу по секрету, что в документах врач уменьшила мне срок. Она сказала: «Будет лучше, если ты избавишься от плода сейчас, чем родишь ребенка, а спустя короткое время тебе придется его хоронить». Я продолжала приставать к докторам, что, может, они ошиблись с диагнозом или ребенок все же окажется жизнеспособным, но они дружно отвечали, что нет.
Искусственные роды мне назначили на следующий день. Впоследствии мне в руки попалась книга, где рассказывалось, как все это происходит за рубежом, в частности, в Европе. С женщиной, попавшей в такую ситуацию, как я, работают психологи, ей подробно объясняют, как все будет происходить. Мне никто ничего не объяснял. Врачи, можно сказать, пробегали мимо, а когда я попыталась расспросить показавшуюся мне наиболее душевной медсестру, она сказала: «Главное — родить целый плод, а то много случаев, когда его, мертвого, вытаскивают по частям». После этого я уже ни у кого ничего не спрашивала.
Сначала мне дали таблетку, которая должна была убить ребенка, которого я вынашивала. Не стоит задавать вопрос, легко ли мне было ее принять. Я хорошо помню момент, когда плод резко перестал шевелиться. Несмотря на все пороки, ребенок был активный, он четко реагировал даже на то, что я поем: съем сладкое — повернется так, что-то жареное — вот так. Сама я маленькая и худенькая, и у меня почти не было видно живота, а тут он вдруг вылез буквально на глазах и сейчас же опустился. Я поняла, что плод умер, и теперь мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось.
Переживала ли я? Конечно, переживала. Но какое-то странное состояние бездумья, апатии, тупой сосредоточенности ограждало меня от истерик. Я понимала, что никакого другого выхода у меня нет. Мне дали еще какие-то таблетки (но не успокоительные), а потом положили на кушетку и поставили капельницу. Эти схватки не были похожи на те, какие я испытывала, когда рожала первого ребенка. Меня будто полосовали ножом, и я искусала губы до крови. Схватки продолжались двенадцать часов, а сами роды, когда плод уже выходил наружу, — два часа.
Когда акушерка вытащила его, первое, что я услышала, была фраза: «Какой ужас!» Потом она спросила, буду ли я на него смотреть. Я закрыла глаза рукой и сказала, что нет: мне казалось, что я буду помнить то, что увижу, до конца жизни, а я этого не хотела. Я продолжала лежать под капельницей, а ребенка не уносили, он лежал тут же, возле кровати, в каком-то лотке. Родился он не маленьким, как мне сказали, кило восемьсот. Позднее мне говорили, что его внутриутробная смерть была почти мгновенной, что был избавлен от мук, какие испытал бы, если бы родился живым, а потом умирал, но это все равно мало утешало.
Потом его вынесли, а куда дели после, я не спрашивала и не знаю. В той книге, которую я упоминала, было написано, что в Европе существуют даже кладбища для детей, которые не прожили на этом свете ни секунды, но у нас, полагаю, они проходят по категории биологических отходов. Хотела бы я посещать такое кладбище, если б они у нас были? Думаю, что нет — это без конца заставляло бы меня задавать вопросы, на которые нет ответа, и испытывать чувство вины. Была ли я виновата в случившемся? Ни до, ни тем более во время беременности я не курила и не пила, и я, и Женя были молоды и здоровы. В конце концов я пришла к выводу, что от такого никто не застрахован.
Хотя муж слал мне СМС, в которых признавался в любви, успокаивал, обещал, что все будет хорошо, я была уверена, что мы расстанемся. Мне казалось, что он все время будет вспоминать нашего сына, я не была уверена в том, что смогу родить еще одного, живого и здорового. После искусственных родов у меня не сокращалась матка, был даже собран врачебный консилиум, после которого мне предложили удалить орган. Вот тут я впервые впала в настоящую истерику и кричала: «У меня нет от него детей!»
Я знала, что Жене нужен наш общий ребенок, но дело было не только в этом: я ощущала чудовищную пустоту, я испытывала невероятную потребность держать на руках живое доношенное дитя. В конце концов врачи добились того, что матка сократилась. Вскоре меня выписали, я принимала таблетки, потому что у меня появилось грудное молоко. Чувствовала себя ужасно, ничего не могла делать, вдобавок узнала, что свекровь во всем обвиняла меня, считая, что я «испорченная», и уговаривала сына развестись со мной.
К чести Жени, он во всем меня поддерживал, говорил, что у нас еще будут дети, а если даже и нет, то есть Катя. Казалось бы, в моей ситуации мне надо было бояться новой беременности, я же настолько этого хотела, что буквально терроризировала врачей бесконечными вопросами, когда наконец можно. Забеременела я через год и попортила медикам немало нервов, буквально заставляя их держать все под строжайшим контролем. Ожидая результатов генетического анализа, не спала и не ела. Никакой патологии обнаружено не было, но я все равно очень волновалась.
Рожала сама и родила за три часа — мальчика, три с половиной килограмма. Впервые взяв его на руки, сильно плакала: и от радости, что этот малыш жив и здоров, и от горя, потому что потеряла того несчастного малютку. Хочу сказать, что я не стала забирать результаты его вскрытия — в этом месте в документах пустое место. Я боялась не того, что будет там написано, а врачебной ошибки. Мы счастливы, я, Женя, Катя и Максим; муж никогда не напоминает мне о том, что было, но я знаю, что в человеческой душе есть раны, после которых остаются рубцы, от которых невозможно избавиться. Память разума милосердна, но у сердца она все равно своя, непостижимая и глубокая.
Читайте также:
