«Когда я уже вернулся домой, меня часто спрашивали, красивы ли местные женщины, но ведь я их не видел». Война в Афганистане глазами петрозаводчанина

Афганцы не любят вспоминать о войне, потому что любая война — это осколок в сердце, который человек носит всю свою жизнь. О том, нужна ли была эта война, я рассуждать не буду, просто немного расскажу, как я служил в военно-воздушных силах. Обойдусь без кровавых описаний, лучше вспомню какие-то необычные, даже порой смешные случаи: ведь чувство юмора нередко выручает человека даже в самых страшных ситуациях.

Я не думал попадать в ВВС, я хотел быть десантником или морпехом. Но когда нас отбирали для службы в различных родах войск, какой-то майор спросил меня: «Ты хоть представляешь, что такое крылья самолета?» Спросил снисходительно, даже с долей презрения, наверное, потому что с виду я был не очень-то физически развитым, неказистым. И я ответил: «Крылья — это у птички и бабочки, а у самолета — несущая плоскость воздушного судна». И майор сразу распорядился: «В ВВС!»

Это было в начале 80-х, когда как раз шла война в Афганистане. Полгода мы провели в учебке, а потом нас посадили в военный самолет и отправили на чужую землю. Отказаться лететь туда, где, скорее всего, придется убивать и где могут убить тебя, возможности не было: когда ты надеваешь погоны, ты уже принадлежишь не себе, а государству. В полете было очень холодно: алюминиевые сиденья, никакого обогрева, как в гражданских самолетах. Страх был, но было и любопытство, как там и что нас ждет.

Климат Афганистана меня удивил: я думал, в этой стране очень жарко, но оказалось, что не совсем так. Там, где есть зелень, еще более-менее, а в горах все раскаляется так, что ощущаешь себя, как в адской печи. Но это днем, а вот ночью температура резко падает и не спасает даже бушлат. Местные к такому привыкли, а вот нам приходилось трудновато. Вообще, мне кажется, воевать с афганцами было бесполезно — это их земля, их жизнь, они все там знали. Существует подземный Афганистан: афганец может зайти в неприметный ход в своей стране, а выйти из него уже в Пакистане. И сколько мы ни ставили растяжек, они почти всегда их обходили. Как? До сих пор загадка. Как будто у них присутствовало какое-то особое чутье.

Существовали дружественные, так называемые договорные, кишлаки, с жителями которых мы существовали по принципу «вы не трогаете нас, мы не трогаем вас». Там к нам, русским военным, относились хорошо, приглашали в свои дома, угощали. Однажды мы зашли в гости к афганцу, все стены дома которого были увешаны коврами, а на них — оружие. Мне очень понравился один кинжал великолепной стали с серебряной рукояткой, и я его похвалил. Хозяин снял оружие со стены, протянул мне и заставил взять. Тогда я не знал, что есть такой обычай: если гостю что-то понравилось в твоем доме, то ему это дарят. Кинжал до сих пор у меня, я им очень дорожу, хотя при воспоминании о том, как он ко мне попал, становится немного неловко.

Когда я уже вернулся домой, меня часто спрашивали, красивы ли афганские женщины. Но мы их не видели, потому что они все в паранджах. Кстати, нас сразу предупредили, чтобы мы ни в коем случае не спрашивали у афганцев что-то вроде «как здоровье вашей жены?», потому что это тяжелое оскорбление. В этой стране женщина — это собственность мужчины, никто не смеет даже заговаривать о ней.

Обучали нас очень быстро — времени не было. Многое постигали на опыте. Когда я впервые увидел, сколько приборов в кабине вертолета, то обалдел, как же все это можно запомнить! Был удивлен и мощью этих машин, и их маневренностью, скажем, тем, что вертолет способен прямо в воздухе вращаться вокруг своей оси, да и многими другими вещами. Между прочим, в связи с полетом на вертолете вспоминается один очень забавный случай.

Видел ли кто-то из вас летающий трактор? Едва ли. А я видел. Однажды мы возвращались на Ми-8 на наш аэродром и вдруг видим, навстречу по воздуху летит трактор! Пилот смотрит на меня, я — на пилота, у того и у другого одна и та же мысль: двое не могут одновременно одинаково сойти с ума! Я осторожно спрашиваю: «Ты трактор видишь?» Пилот отвечает: «Вижу». Что будем делать? Естественно, решили обойти. Обошли, а трактор спокойно полетел дальше. Оказалось, его надо было перебросить с одного места на другое, а как? Через горы он не пройдет. Прицепили на трос. Мы летели под облаками, встречный вертолет — над облаками, а троса не было видно. Мы долго потом потешались над этой историей, а все ребята думали, что это просто байка.

На противообледенительную систему штурманского блистера нам выдавали спирт. Если очень просто, то блистер — это стекло кабины, через которое штурман видит, куда лететь. На определенной высоте блистер обледеневает, и существует система, которая отогревает его с помощью спирта. Через определенные промежутки времени спирт надо менять. А куда девать старый? Я ни в коем случае не пропагандирую пьянство, но на войне без выпивки порой бывает трудно. Однако командир у нас был очень строгий, таких вещей не допускал. Обшаривал все, не дай бог, где припрятали. И мы придумали заливать спирт в отопительные батареи! В казармах они были, но, конечно, стояли без воды. В общем открываешь вентиль, берешь воронку — и вперед! Под конец службы батя все же расколол нас, качал головой и смеялся.

Однажды мы летели над горами — три вертолета — и увидели горных козлов. Два вертолета пролетели дальше, а экипаж третьего стал переговариваться мимикой (на земле же все слышно!), мол, подстрелим? Хотя в части нас хорошо кормили и мяса давали достаточно. Подстрелили, но сели неудачно: сами остались целы, но вертолет был поврежден. Мы поняли, что они почему-то отстали, и повернули назад. Сразу стало ясно, что это же трибунал: что за непонятная посадка, с какой целью? Мы забрали экипаж и шарахнули по их вертолету, а в части доложили, что машину подбили душманы из ручного гранатомета. Даже в таких вот «неправильных» ситуациях мы всегда выручали своих ребят.

Афганцы выращивали мак — не для собственного употребления, а для продажи. В некоторых горных районах есть только кусочки земли, натасканной неизвестно сколько десятилетий назад. Там ничего не вырастить и, следовательно, не выжить. А так они любили сидеть в своих духанах, курить кальян и важно беседовать. Наверное, все знают, что на их языке русский человек — это шурави, а мы называли их душманами, врагами. Еще помню такие слова, как дуст (друг), душман дусти (враг друга — то есть и мой враг), дуст дусти (друг моего друга, значит, и мой друг), душман душмани (враг моего врага, следовательно, мой друг).

Со всеми этими словами у афганцев связаны нравственные понятия. Если тебе один раз плюнули в душу, то это твой кровный враг. Но когда человек тебя выручил хотя бы однажды, то ты будешь выручать его до самой смерти. Как я относился к афганцам? Да в целом неплохо. Просто это другие люди, иной религии, с во многом непонятными нам представлениями о человеке, о жизни и мире. Я не хочу, чтобы кто-то решил по моему рассказу, что война в Афгане — это просто прогулка в горы. Одного афганца я все же убил в бою один на один. Убивать не хотел, но надо было защитить себя и свою жизнь. Не стану рассказывать, как это было, вот только соленый вкус крови я помню до сих пор.

Я не люблю вспоминать Афганистан, но порой он мне снится: сумрачные ущелья, извилистые тропинки в горах, камни, срывающиеся из-под ног в стремнину. И, конечно, ребята, которые не вернулись домой живыми. Говорят, многих служивших в Афганистане сломала война, но мне трудно об этом судить, потому что все люди очень разные. Еще я видел, как какие-то якобы афганцы поют на улицах и собирают деньги. Я не знаю, настоящие ли они — я к ним не подходил, но, на мой взгляд, есть разница между солдатом и уличным музыкантом.

Что сказать напоследок? Однажды я был ранен осколком и думал, что не выживу. Женщина-врач, которая меня оперировала, когда я очнулся, сказала: «Живи так, как считаешь нужным, старайся все делать вовремя, добиваться своих целей, понимать разницу между добром и злом». Именно так с тех пор я и стремился жить.