«Хочется мира и хотя бы иногда выходить на улицу»

Данное сообщение создано иностранным средством массовой информации, выполняющим функции иностранного агента.

Наверняка вы видели Розалию Ивановну Тимакову на парадах 9 Мая: старенькая, улыбчивая женщина не пропускает праздники, хотя ей 92 год, и даже по квартире ей уже ходить тяжело. Мы поговорили с человеком, который так много помнит и так много пережил. Что ей снится ночами? О чем она мечтает? Как к ней относились мужчины на фронте? Пусть Розалия Ивановна расскажет сама.

К 1943 году, когда я, Розалия Копаева, получила повестку, нам с семьей уже многое пришлось пережить: на фронте без вести пропал отец, нас из Петрозаводска на барже эвакуировали по Онежскому озеру сначала в Вологодскую область, затем мы переехали в Татарстан. Брата отправили делать патроны на завод в Нижний Тагил, младшая сестра, рожденная уже в эвакуации, умерла от голода. Когда мама узнала, что ее старшей дочери тоже пора на фронт, уже не плакала. Наверное, не могла уже плакать.

Попала я в войска ПВО. Первые полгода вместе с другими девушками-зенитчицами я сопровождала военные эшелоны с техникой и солдатами, которые отправляли на передовую. На каждом составе был установлен зенитный пулемет ДШК. Немецкие самолеты различали по гулу мотора: и днем, и ночью мы дежурили рядом с орудием, чтобы в случае, если враг появится, тут же его сбить.

Мы охраняли мосты – железнодорожные, понтонные, по ним направлялись составы с техникой и войсками. Стояли по пояс в воде на Днепре, на Висле, на Одере. Усталые, в непросохшей одежде, с руками, изрезанными в кровь проволокой, которой патроны соединялись в пулеметную ленту. В 1944-м меня уже наградили значком «Отличный пулемётчик». Была наводчиком, в какой-то период даже замещала командира отделения.

В 1944-м на Одере наши войска были на одном берегу, вражеские – на другом. Немец бросил в воду бомбу: волна такой высоты поднялась, что меня на 200 метров отбросило! С тех пор – контузия. Хотели отправить в госпиталь, я говорю: «Ну уж нет! Буду с первого и до последнего дня в родном полку!» Ведь в госпиталь отправят – потом в свою часть уже не попадешь, она на месте-то не стоит. Так я вместе со своим 41-м зенитно-пулеметным полком 84-й дивизии прошла через Украину, Белоруссию, Польшу и Германию.

Самое страшное на войне – хоронить. Из пятерых девушек, с которыми я на фронт уходила, вернулась только я одна.

Я на войне не плакала. Даже тайком. Если служишь, то служи, а не реви. А то никто уважать не станет. Некогда раскисать.

Вот на 9 Мая часто угощают «фронтовой кашей» — гречей с мясом. Мне так смешно – какая гречка? На фронте было только пшено! Плохо промытое, горькое. Как мы голодали! До сих пор вкус лебеды помню. Это потом уже нам союзники из Америки консервы стали присылать. А до этого ой как голодно было!

Мужчины к женщинам на фронте по-разному относились. Некоторые «поженились» без росписи. Много девчонок домой беременными вернулось. Мне мама на фронт письмо прислала, в котором рассказывала про соседскую дочку Тасю: всё село над ней смеялось, когда та с животом с фронта приехала. Написала мне: «Ты там смотри у меня!» А я никого не осуждала. На войне же как – сегодня ты есть, завтра – уже нет. Нечего посоветовать. А некоторые ведь влюблялись так, что друг без друга жить не могли. Уезжали с фронта вместе, женились. Так что тут как посмотреть.

Всё там же, на Одере, помню, погибла одна татарочка из нашего отряда. Представьте себе: стоим на Одере, а к воде не подойти – на том берегу немец-снайпер, чуть что – «снимет». Командир строго-настрого запретил подходить к воде, а она так пить хотела! Не послушалась, подкралась к берегу – в нее тут же выстрелили. Жаль как её: красивая, смелая. До сих пор мне снится, очень жаль…

Мне, когда болею, всегда война снится. Помню всё, как сейчас. Помню, как в Белоруссии нас малярия трясла – весь полк заболел. Некого было к пулемёту ставить! Нас лечили «Акрихином», от него глаза у всех пожелтели. Лихорадка, температура под сорок, а согреться никак – на тебя пять гимнастёрок накинут, а всё равно колотит. У меня симптомы малярии прошли только спустя полгода после окончания войны.

Когда зашли в Берлин, некоторые офицеры выносили вещи из немецких квартир и отправляли своих подчиненных с ними в Россию. Очень уж это мне не нравилось, противно. До сих пор переживаю! Променять совесть на барахло – как можно?

После войны вышла замуж, тоже за фронтовика, стала Тимаковой. Вместе с мужем учились в вечерней школе, затем – в Петрозаводском госуниверситете. Всю жизнь была партийным работником — 18 лет работала инструктором карельского обкома партии. Муж мой умер 15 лет назад, ему было 77. Пришлось уехать из нашей с ним трехкомнатной квартиры на Титова – как я там одна? На новой квартире мне очень повезло с соседкой. Заболею – так она на работу не уйдет, пока мне каши не сварит и бутербродов не сделает. Очень хорошая женщина. Мы уже родными стали.

У меня трое детей, три внука и две внучки (одна из них несколько лет назад, к сожалению, умерла — прим. авт.), два правнука. Очень хочется, чтобы наша семья почаще собиралась вместе. А то все разъехались, видимся по праздникам. А еще покоя хочется. И мира для страны. 72 года уже как нет войны – это большое счастье, но люди сотнями продолжают гибнуть в «горячих» точках. Очень хочется мира.

Слежу за новостями, все хочу знать. Мне говорят: плохо слышишь, плохо видишь, зачем еще и телевизор смотришь, читаешь так много? А как же? Хочу знать, как страна живет, с кем мы дружим, с кем не дружим. Ничем не интересоваться, зачем жить тогда? Только есть, пить и все?

Из дома я давно уже не выходила. А дышать свежим воздухом очень хочется. Раз в неделю ко мне приходит соцработник — моет полы, окна, вытирает пыль. Уборка в квартире стоит тысячу рублей. Прогулка — четыре рубля в минуту с человека, а нужно, чтобы меня под руки вели двое — дорого. Без постоянной уборки я не могу: становится тяжело дышать. Несколько лет назад я пыталась выяснить, почему я, ветеран, должна платить за социальную помощь — мне ничего внятного так и не ответили. Может, хоть после этой статьи что-нибудь изменится?

Мне надо постоянно двигаться. Утром встану, палку возьму и хожу по квартире. Ведь движение – это и вправду жизнь. Мне 92-й год пошел, а подружкам по 85. А они все лежат и лежат. Я говорю: «Как так можно?» Но каждый по-разному себе жизнь представляет.