«Я хотела бы, чтобы ей было не всё равно». Американка, родившаяся в Суоярви, рассказала, как приехала на родину, чтобы увидеть свою биологическую мать

Данное сообщение создано иностранным средством массовой информации, выполняющим функции иностранного агента.

Это сейчас 29-летняя Маша Кук живет в американском Миннеаполисе, а родилась она в карельском городе Суоярви в семье алкоголиков. То, что происходило с ней и ее старшими братом и сестрой в детстве, нельзя спокойно описать — это страшно. Неслучайно всех трех детей в 93-м году забрала опека: 7-летний Владик, пятилетняя Вика и трехлетняя Маша отправились в детский дом, а затем их усыновила американская семья — Крэйг и Джуди Кук. Этим летом Маша Кук приехала в Карелию, чтобы познакомиться со своей биологической матерью, которая всё так же живет в Суоярви и всё так же пьет. О своих впечатлениях об этой встрече, воспоминаниях из детства и страхах, которые преследуют Машу до сих пор, она рассказала нам.

Я самый младший ребенок в семье, и когда нас изъяли у биологических родителей, мне было всего три года. В тот момент я была на грани смерти: меня запирали одну в квартире, неделями не кормили, у меня развилась мышечная дистрофия и я не могла даже встать с кровати, а кожа в буквальном смысле начала гнить. Еще у меня было сильное обезвоживание, как мне говорили потом, от голода я уже не могла даже плакать.

Наши родители всё время пьянствовали и не появлялись дома. Мама могла неделями не приходить, отец — редко. В 1994 году им было 28 и 29 лет. Владик и Вика, мои старшие брат и сестра, слонялись по улицам и просили у незнакомцев еду, а иногда им приходилось идти на кражу. В основном для того, чтобы принести мне хоть немного поесть. Часто им помогали соседки — Елена и Татьяна, эти женщины о нас заботились, я их до сих пор помню и благодарна им.

Наша мама была не только алкоголичкой, но и проституткой. Наверное, я имею право так говорить. В нашем доме постоянно были какие-то мужчины. И эти мужчины часто делали непозволительные вещи с моими сестрой и братом. Да, речь идет о физическом насилии. И у меня нет сил даже говорить об этом.

Когда начался суд, родители уверяли органы опеки, что с нами все в порядке: якобы мы сыты и под присмотром. Но, конечно, всё было не так. Нашлось много свидетелей, которые подтвердили: Вика и Владик не ходили в школу, постоянно просили еду. В итоге брата и сестру отправили в детский дом, меня еще очень долго выхаживали в больнице, а потом я к ним присоединилась.

Не буду долго рассказывать про детский дом. Можете сами себе представить провинциальный детский дом в 1990-е годы. Родители нас не навещали: мама не пришла ни разу, папа иногда захаживал. Когда мне исполнилось шесть, к нам с сестрой и братом пришли с новостью: оказывается, американская пара хочет всех нас троих усыновить.

Крейг, мой американский отец, незадолго до этого видел сон. Он потом всем рассказывал, что ему приснились трое русских детей: две девочки и мальчик. Когда он проснулся, он даже нарисовал нас, а потом показывал нам эти рисунки. Удивительно, но спустя какое-то время он разговорился с женщиной из агентства, занимавшегося усыновлением детей. И она показала ему наше с Владиком и Викой фото, попросив молиться за нас. Отец обомлел: он ведь видел нас во сне. Так и воскликнул: “Это же мои дети!”

Нашим будущим родителям пришлось многое преодолеть, чтобы приехать в Россию и нас усыновить. В частности, они тогда строили дом — его пришлось тоже продать. Когда документы уже были оформлены, и биологический отец узнал, что нас усыновит пара из Америки — по рассказам, очень горевал и стал пить еще сильнее.

В Америке всё было непривычно. Помню, какой восторг случился у нас при виде обычной жвачки: родители тогда в первый раз нам ее купили. Настоящая жвачка, в упаковке, вкусная! Мы никогда раньше такой не пробовали. Владик и Вика, бродяжничая, просто отлепляли выброшенную кем-то жвачку от тротуара — и жевали ее.

Крейг и Джуди — очень порядочные люди, и я бесконечно благодарна им, что они дали нам шанс. С нами было непросто, мы не привыкли к любви, но родители желали нам лучшего. Кстати, спустя два года они усыновили еще троих детей из России, а спустя еще некоторое время — одного серьезно больного ребенка из Миннесоты. Мы жили очень большой семьей.

К сожалению, мои брат и сестра не смогли преодолеть свое прошлое. Вика умерла в ноябре, и причиной был тоже алкоголь — ее печень не выдержала. Вике было 30 лет. С братом мы уже много лет не общаемся, и он даже не пришел на похороны Вики, хотя и был в шоке, когда узнал, что она скончалась. Он мне однажды честно сказал, что не может и не хочет видеться, потому что каждый раз при взгляде на нас он вспоминает наше общее прошлое, а это невыносимо. Я могу его понять — он был самым старшим и помнит всё, что с нами происходило. И да, Влад — тоже алкоголик.

Мы редко обсуждали наше детство. Иногда они рассказывали мне что-то ужасное из прошлого, чего я не знала раньше, а слышать эти истории больно.

Проблемы с выпивкой были и у меня, довольно серьезные. Но в какой-то момент я поняла, что так дальше нельзя. Полгода я лечилась, поступила в колледж, решила найти хорошую работу. Конечно, с такой “семейной болезнью” я постоянно чувствую страх, что мне алкоголизм тоже угрожает. Но я намерена быть здоровой и счастливой, ведь жизнь так прекрасна.

Три года назад я вступила в группу в Facebook (Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации), где общаются приемные дети родом из России. Знакомая девушка Деанна предложила мне помочь в поиске моей семьи. И нашла моих родителей с помощью городского сайта Суоярви — кто-то написал ей, что помнит семью с тремя детьми с печальной историей. Это чудо! У Деанны было так мало информации, чтобы мне помочь, но она смогла это сделать. То, что она делает — потрясающе.

Мои родители всё так же жили в Суоярви, но уже не вместе. Помню, как посреди ночи со мной связалась эта знакомая из группы и сказала: “Они могут с тобой поговорить прямо сейчас!”. Я включила скайп — и тогда мы впервые увидели друг друга, а знакомая переводила. Мама плакала, говорила: “Боже мой!” и настаивала, что я обязательно должна приехать в Россию — тогда она мне расскажет, почему всё так вышло.

С тех пор я жила идеей приехать в Россию и увидеть моих биологических родителей. Администратор группы, Саша, помогала мне с документами — спасибо ей большое. Только на оформление паспорта ушел год: Саше пришлось оформлять очень много документов, и и я благодарна ей, человеку с таким добрым сердцем. Кроме того, я стала учить русский — я не помнила ни слова на родном языке.

Два года назад умер мой биологический отец, и мы с ним так и не увиделись — по приезду я даже не смогла найти его могилу. До последнего дня он пил. У меня остались только его фотографии. Когда я прислала один из снимков брату, тот сказал, что не хочет на отца смотреть. Более того — он заявил, что убил бы его, повстречайся они в жизни.

Этим летом я поехала в Петрозаводск, и это было очень волнительно. Я знала, что поживу здесь какое-то время, буду ходить на курсы русского языка. Но самым главным пунктом моей поездки был, конечно же, визит в Суоярви. Я знала, что моя биологическая мать по-прежнему пьет. И старалась ехать к ней без особенных ожиданий, чтобы не расстраиваться.

Когда мы с друзьями приехали в Суоярви, они зашли в ее квартиру первыми. Мать меня не ждала: по их словам, она, услышав, что я приехала, стала поспешно убирать бутылки. Но она все равно была сильно пьяна. Когда мы увидели друг друга, то она быстро подбежала ко мне и обняла, зарыдав. Я тоже заплакала, конечно. В тот день я много плакала.

К сожалению, мы не смогли нормально поговорить. Она даже слова произносит уже с трудом, а я только учу русский. И мы просто не понимали друг друга. Я привезла с собой альбом с детскими фото — но по ее отсутствующему взгляду поняла, что она не понимает, где я, а где Вика. Я спросила ее, знает ли она, что Вика умерла. Она ответила как-то невнятно: мол, да-а-а...конечно… умерла… Стала ли я ее спрашивать, почему у нас было такое детство? Нет, не стала. Это было бы бесполезно: она, увы, уже не в себе. И как будто бы уже не совсем человек. Поэтому, спустя 20 минут “разговора”, я встала и сказала, что пойду. Она ответила безразлично: “А, хорошо”.

Моя американская мама написала для нее письмо. На английском. Я попросила друзей перевести его на русский и потом отвезти его в Суоярви. Сама я с ней видеться уже не хотела бы. Это очень странно: я смотрела на маму и понимала, что она не чувствует того, что всё это время мучило меня. И, возможно, она никогда этого не чувствовала.

Приемные дети хотят узнать своих биологических родителей: это такая вечная пустота внутри, которую хочется заполнить. Но странность в том, что после встречи с мамой я не перестала чувствовать себя пустой. Наоборот, я вернулась от нее полностью разбитой, в депрессии. Я ждала этой встречи три года — и вот как всё вышло. А мне просто хотелось бы, чтобы ей было не все равно.

Однако я все равно рада, ведь я увиделась со своим дядей — братом отца. Он очень добрый и открытый мужчина, мы много разговаривали и я собираюсь и дальше поддерживать с ним связь.

Страхи прошлого меня преследуют до сих пор. Я не могу нормально спать — каждую ночь просыпаюсь почти каждый час, без снотворного не могу уснуть. Почему так происходит? Наверное, мой ум не перестает работать, я все помню, моё тело всё помнит. Это как панические атаки, только чаще: иногда я думаю, что умираю.

В сентябре я выхожу замуж за друга детства, и я очень настроена на счастливую жизнь. Наша с ним история — как в романтических фильмах. В детстве мы много общались, я писала ему письма, но потом уехала в другой город, он тоже — и мы потерялись. Cпустя много лет он увидел меня на парковке — он тогда был в машине со своим другом — и закричал: “О, боже, это же Маша!”. Потом его друзья признавались мне, что думали, меня не существует, потому что он все время говорил им про меня и даже ни с кем за это время не встречался. Так вот, он догнал меня — я была в ресторане со своими близкими. Мы взглянули друг на друга, он снял тёмные очки — и я его узнала! С тех пор мы уже не расставались. Кстати, свое свадебное платье я купила себе в Петрозаводске.

Мой будущий муж — человек, на которого я могу полностью положиться и быть с ним совершенно откровенной. Мне сложно посвящать его в свое прошлое — он попросту не осознает до конца тот ад, что со мной происходил. Но он хочет это понять, хочет мне помочь — а значит, мы оба будем стараться ради нашего общего будущего.