Праздник, который всегда с тобой

Когда у меня родилась дочь, я поняла, что очень люблю… игрушки. Ни косметика, ни красивые платья, ни украшения, ни пирожные не радуют так, как они: принцессы-стебелечки с белоснежными улыбками, волшебные лошадки с розовыми локонами и пушистые котята в украшенных цветами корзиночках.

«Ну, Литвииин! Ну, розоваяаа!», — укоризненно тянула подружка, увидев в нашей квартире лошадку-качалку. Смутившись, я, помню, загораживала спиной подоконник, на котором были расставлены наши с дочкой — то есть, конечно, дочкины — розовые замки и кареты, и исподтишка отталкивала скептичную подружку в сторону кухни, подальше от  устроенной мною в комнате «пэрисхилтовщины»

Мне кажется, что розовый — это самый детский и не агрессивный из всех цветов. Глупый? Я бы не назвала это так. Скорее – «до-умный» Мне кажется, розовый не любят только слишком взрослые люди. Которые родились уже взрослыми в своей одежде черного цвета. Я думаю, каждая девочка в душе немножко Пэрис Хилтон. Лично мне немного жаль, что сегодня это стыдно и нельзя…

___________________

Когда у меня родился сын, я открыла для себя в «Детском мире» отдел, в котором до этого не бывала, разве что мельком, пробегом. Луки и стрелы. Арбалеты. Шпаги. Разинутые пасти доисторических рептилий. Драконы с переливающейся чешуей. Циклопы и бугристые плечи героев, доспехи, шлемы с рогами, морские чудища и пиратские сундуки, вертолеты, межзвездные суда, сверкающие металлические поверхности. Выбирая сыну подарки к праздникам, всегда, завороженная, стою здесь, как в другом мире, как на другой планете – пока не обнаружили меня здесь, пока не гонят: нельзя мне сюда! – я здесь — плохая примета на корабле…

По всей комнате валяются пластмассовые черепашки-ниндзя, бомбочки-«бакуганы», резиновые змеи и жуки сына. Он сам издалека наблюдает за старшей сестрой. Та сидит за своим столиком, расчесывает кукле волосы. Брат не приближается к ней – он же может нечаянно спутать, развязать, оторвать что-нибудь. Стол старшей сестры – волшебное царство — воздушное, хрупкое.

— А что ты делаешь, Ян?

— Хочу накрасить кукле ногти!

— А… — вытягивает цыплячью шейку, чтобы лучше было видно, интересно же!

Однажды сестра случайно оторвала лапку у паука из его коллекции, которую он трогательно и бережно хранит в пластмассовом ведерке из-под квашеной капусты. Испугавшись, та расплакалась, брат кинулся утешать: мол, не плачь, ничего страшного – великодушно так, сдержанно. По-мужски.

На его оружие на полу можно наступить, не заметив, и сломать, его комбинезон человека-паука можно попытаться натянуть на подружку, которой он на четыре размера меньше, и порвать. Ничего страшного. А на розовые локоны даже дышать нельзя.

Как-то, когда сестра была на английском — я случайно смогла подглядеть — он осторожно взял ее пони, погладил по спинке, та зажужжала в ответ своими заводными механизмами: «Доброе утро, мамочка! Расчеши мне, пожалуйста, волосики!» Засуетился, нашел расческу, спешно провел по прядкам. «Покорми меня, мамочка!» — просит малышка-пони, сучит пластиковыми веками, хлопая искусственными ресницами. Вставил ей в пластмассовый рот бутылочку торопливо, услужливо. И тут он увидел меня, прячущуюся за косяком двери.

— Эй, ты! – смутился, смутился сильно, отбросил от себя пони. – Не смейся!

А я и не думала даже – стояла и кусала губы, чтобы сдержать растроганные слезы.

— Поиграй еще, я не буду забирать у тебя лошадку!

— Нет. Яна мне не разрешает.

— Поиграй!

Отрицательно качает головой. Нет.

___________________

Я очень люблю своего младшего брата. Он из тех друзей, которые предсказуемы в том, что точно не удивят тебя предсказуемостью, и, вместе с тем, абсолютно точно не наступят нечаянно, и уж, тем более, специально, на больные места. Нам с ним нравятся одни и те же фильмы, в фильмах – одни и те же цитаты, которыми потом мы подстебываем друг друга, брат составляет мне плей-листы, добрая половина треков из которых становится моими любимыми композициями. Я покупаю ему в подарок футболки с прикольными принтами. Ссорились ли мы с ним однажды.

Меня мучил страшный токсикоз, а мне нужно было возвращаться из Беларуси в Петрозаводск. Я разбудила брата с утра с просьбой съездить в Минск за билетами на поезд для меня. Спросонья он протянул раздраженно что-то вроде «ну, блииин…» Он не понял даже, что сделал что-то не так, пока я не произнесла это сказочное слово, которое нужно произносить всеми резервами своей сущности, изыскав в себе все запасы льда, на которые только способна. Глубокий-глубокий вдох и – на продолжительном выдохе: «Хорошо»

Брат подскочил на кровати, начал уверять, что, конечно же, съездит и сделает все, что нужно. Но я уже собирала сумку. Перед выходом из дома увидела, как он пьет кофе на кухне: размешивал сахар в кружке и его длинные пальцы  гитариста мелко-мелко дрожали, удерживая чайную ложку.

Стиснув зубы, я поехала за билетами сама. Передвигалась по городу от урны к урне. Кому и что я хотела доказать? За что и кого хотела наказать, и кого хотела проучить — и зачем? — и какую справедливость мне хотелось таким образом восстановить?

___________________

А как-то однажды мне решилось считать, что я не очень довольна своими достижениями в жизни. Я люблю попереживать, достаточно ли я соответствую занимаемым мною должностям – матери, дочери, жены, сестры, друга, автора текстов.

Я хандрила, и муж звонил мне каждые полчаса. Раза три он заезжал домой, чтобы убедиться, что у меня все хорошо. У него было много важных дел, встреч и ждущих его консультации людей. Но он звонил снова и снова. Я со своими на самом деле смешными переживаниями была важнее всех этих важных документов и сделок. Будь муж президентом всей планеты – я была бы для него важнее всей планеты. Я это поняла тогда совершенно отчетливо.

Этим летом мы с детьми традиционно гостили в Беларуси, отец зашел как-то ко мне в комнату, сел на диван рядом. Он только вернулся из больницы, где навещал старого друга, который уже давно болел сахарным диабетом, из-за чего несколько лет назад ему целиком ампутировали одну ногу. В тот момент он готовился ко второй ампутации.

— Я давно не виделся с ним. Честно признаюсь, мне было страшно. Я ничем не могу ему помочь. Я ничего не могу для него сделать. Это ужасно, но я не мог набраться мужества и навестить его. Он позвонил, попросил зайти. Сказал, что на всякий случай хотел бы попрощаться. Показывал свою больную ногу. Это было одно из самых страшных зрелищ, что я видел в своей жизни. Знаешь, вот это по-настоящему страшно. А у него еще и отец с сахарным диабетом, тоже без обеих ног. Его жена ухаживает за ними обоими.

Я прекрасно понимала, что отец хочет мне сказать. Это, к слову, самое настоящее проклятие любого человеческого общения, делающее его в принципе бессмысленным: тот, кто способен понять тебя, понимает все без слов вовсе. Если же кто-то понять тебя не в состоянии, он не поймет, как ты ни объясняй и как ни старайся быть понятным.

Я не нашлась, что ответить отцу тогда. Я сказала, что я люблю его. Впервые в жизни – мне было тридцать. Просто потому что ну было как-то не принято… все эти бабьи нежности… а он такой большой и сильный… Только смущать его…

Отец притянул меня к себе одной рукой и похлопал по плечу. Тот максимум нежности, который он всегда мог позволить себе проявлять.

___________________

Я очень люблю, проснувшись утром, сделать вид, что еще сплю и наблюдать за собирающимся мужем сквозь ресницы: вот он нырнул в джинсы, звякнула пряжка ремня, чуть замешкался с пуговицами на рукавах рубашки, брызнул туалетной водой – не на себя – в воздух и в окунулся в ароматное облако, чтобы на него много не попало: он же не какой-нибудь там метросексуал!  Или вот это – невероятная картина: руки на руле, рукава рубашки закатаны, верхняя пуговица расстегнута, ремешок часов на запястье, ноги под рулем чуть расставлены… А еще вот это: ты звонишь и говоришь «Солнце, я тут что-то на компьютере нажала, и оно сломалось!» — и ведь он понимает, что было нажато, и как теперь это починить. А это: самое теплое, уютное и безопасное в мире место – между его спиной и стеной — оно для тебя только, он лишь иногда положит голову тебе на плечо, и сразу же опустится на подушку рядом, из опасений, что тебе тяжело, как ты не уверяешь в обратном. Или, крайне редко, едва заметно коснется рукой своей груди: «Болит немного» — словно оправдываясь, увидев, что ты заметила, обронит и переведет разговор на другую тему сразу же.

Сильные, красивые, умные, удивительные мужчины.

Мы вторглись на их территорию, не спросив разрешения, не прося прощения за разрушения, их молчаливое несопротивление воспринимая, как должное, установив запрет на женственность.

Они любят нас. Любуются нами. Мы неземные для них. Это правда. Они очень боятся наших слез. Очень боятся наших обид. Наших несправедливых обвинений, которые они считают заслуженными. Боятся не оправдать наших ожиданий. Их можно не отгонять: они и так боятся приближаться.

Так, может, уже одно это заслуживает того, чтобы все-таки подпустить ближе? И чтобы хотя бы иногда говорить им «спасибо»?

Я не мужчин хочу поздравить с сегодняшним праздником. Я хочу поздравить нас, женщин. С нашими мужчинами. С ними хорошо. А без них очень плохо.

А если есть кто-то, кто заявляет, что это неправда, я хочу предложить виновникам торжества одно средство. Попробуйте сказать ей: «Ты у меня самая лучшая. Ты такая красивая. Ты такая умница. Ты все правильно делаешь. Я так счастлив, что ты есть у меня» Я не гарантирую, что это сработает с первого раза. Я даже не могу обещать, что сработает со второго. На меня это волшебство действует порой только раза с третьего-четвертого… Может, оно и не подействует вообще. К сожалению, мы сильно заколдованы какой-то злой силой, и снять эти чары не так-то просто. Но надо пробовать, нет?