Все смеются над тобой

Нам было лет по тринадцать. Мы с О. катались на великах. И вдруг она упала. Навернулась с велосипеда, что, как падение поскользнувшегося на банановой кожуре, неизменно смешно, — и увидевшие это деревенские раздолбаи заржали. Гыыы!

Подружка же сделала следующее. Она закрыла глазки, вытянула перед собой ручку с красиво изломанными длинными тонкими пальцами, и приоткрыла губки, сквозь которые струилось едва угадываемое дыхание. Ее дивные тугие локоны рассыпались по асфальту вокруг безвольной головки. Ножка красиво тянулась вдоль лежащего на боку велика, бедро образовывало тот самый пленительный изгиб.

Она погибла.

Ну, то есть, конечно, она делала вид, что погибла. Ну, или на крайний случай, находится в глубоком обмороке, вывести из которого способен только поцелуй кого-то смуглого с бронзовыми холмами плеч, которые склоняются над тобой, защищая от всех напастей мира. О. видела такое в кино.

Она это сделала, чтобы над ней не ржали. Ведь над погибшими не ржут. О том, что она, конечно же, не погибла и даже не потеряла сознания – от чего его там терять-то! – я поняла не потому, что она плохая актриса – актриса она более, чем вполне, — а потому, что у меня тоже бывали ситуации, когда мне хотелось вот так не совсем, чтобы умереть, но как бы полуумереть: и снизить градус позора, и остаться в живых. Это, видимо, какая-то разновидность нашей национальной забавы под названием «хотеть провалиться сквозь землю», только более утонченная, изысканная и девчачья.

Я призывала О. перестать валять дурака, краснея и мучительно мечтая ретироваться со странной импровизированной сцены, на которой оказалась невольной актрисой перед глазами застывших в недоумении зрителей.

Подружка застонала, веки ее дрогнули. Она села на асфальте, встряхнула головкой, от чего ее шикарные тяжелые пряди упруго упали с плеч на спину.

— Что… что случилось? – осмотрелась она вокруг себя «ничего не понимающим» взглядом.

Если честно, это уж, конечно, было переигрыванием. Но, поскольку О. не стесняется, что в актерском мастерстве, наверное, самое главное, то совсем уж разгромить ее критикой не удастся – О. традиционно убедительна в своих ролях. В глубине души я любовалась ею, конечно.

Она встала и, теперь уж продолжая сохранять образ – а как после всего произошедшего из него выйдешь? – не спеша подняла велик, чуть не «упустив из ослабевших рук», села на седло, как, наверное, садились принцессы на скульптурной красоты жеребцов, удерживаемых чьей-то сильной бронзовой рукой, и медленно покатилась по асфальту дальше, страдальчески, но стойко, перенося невзгоды жизни.

Надо сказать, раздолбаи больше не ржали. Они наблюдали за происходящим, губы их кривились в застывшей ухмылке, но я совсем не уверена, поняли ли они, что все произошедшее на их глазах было неожиданной инсценировкой. На ребячьих лицах читались оторопь и сомнение.

_______________________

У одной моей подружки была старшая сестра, очень красивая, с хрупкой фигуркой фарфоровой статуэтки, удивительными волосами из рекламы шампуня, но не задавака, общительная и отзывчивая. Она много лет встречалась с молодым человеком, ее одноклассником. Потом ребята расстались, ходили слухи, что подружкина сестра собралась замуж – она даже как будто привозила как-то своего жениха знакомиться со своими родителями. Что там случилось между ними потом, неизвестно, да и не столь важно, но получилось так, что они расстались. А, поскольку красоты девушка была по-настоящему редкой, новый кандидат на ее руку и сердце нашелся быстро. И снова как будто она привозила его знакомиться с родителями. И опять что-то расстроилось. А через какое-то время она воссоединились с тем самым ее старинным школьным воздыхателем.

А я же как-то стала случайной свидетельницей разговора соседок.

— Слышала, что она (сестра подружки) замуж выходит в субботу? Пошлялась в свое удовольствие, а он ее подобрал после всего… И нафига она ему такая – потасканная?

Вообще-то, сестра подружки была красивой, но правильной до занудноватости. Без вредных привычек, болезненно реагирующая на нецензурные выражения, домоседка, красный диплом ВУЗа. У меня тогда, помню, приключился легкий когнитивный диссонанс. То есть, вот ты принимаешь какие-то решения в своей жизни, исходя из каких-то своих мыслей и оценок действительности, и не учитываешь существования всего остального мира. Просто потому что его, мира, интересы никак не ущемляются в этом случае, и что, в общем-то, миру тоже не должно быть дела до тебя, твоих личных затруднений и вариантов их преодоления. А ведь на самом деле, оказывается, ты должен просчитывать, как отнесется ко всем принятым тобою решениям соседка тетя Галя, соседка татя Наташа, подруга соседки тети Наташи тетя Люся: ведь они говорят таким тоном, словно ты просто обязан поступить так, как они считают более нужным и правильным…

_______________________

На уроке литературы в школе учительница зачитывала воспоминания друзей Пушкина о том, что наше все очень любил гостей. Бурно радовался, выбегал, завидев из окна подъезжающую к дому упряжку, на крыльцо босиком. Зима, темень, метель, снег, фырканье лошадей, свет раскачивающихся на ветру фонарей и босой оживленный Пушкин с растрепанными волосами… Я была очарована. Наше все после этого стал каким-то… очень человеком, и каким-то очень родным.

Вернувшись со школы, я решила тоже начать радоваться друзьям. И, завидев подъезжающую к моему дому на велосипеде подружку, выскочила на крыльцо, скинув на ходу тапки. Босыми пятками на мокрую и скользкую от промозглых дождей и осенней слякоти цементную поверхность.

Подружка Катька была хохлушкой, хохотушкой и болтушкой, с легкостью извиняющей свои и чужие слабости себе и окружающим, но даже она не смогла скрыть своего удивления – такого, оскорбительного для того, кто удивил, удивления. Типа – «ты че?» Ну, потому что мы виделись каждый день и торчали друг у друга до позднего вечера. И так уж радоваться ее приезду у меня, мягко говоря, не было повода. А даже при условии долгой разлуки столь буйное проявление чувств выглядело бы как-то слишком… литературно.

_______________________

Английский язык – это моя кровоточащая психологическая травма. Когда я за границей, я смотрю на мужа глазами кота из «Шрэка»

– Открой свой рот и скажи официанту, что ты будешь заказывать, — искренне не понимает моих панических атак муж. А я на самом деле лучше погибну от голода, но не заговорю на английском. Я же могу сказать смешно! Я же могу сказать неправильно! Не-не-не, лучше смерть!

Но если в кафе муж все-таки приходит на выручку, то жизненной необходимости в катании на собачьих упряжках он не видел. И объясняться с погонщиком в Финляндии как-то пришлось мне самой. Я смотрела на него глазами кота из «Шрэка»:

— Ай донт спик инглиш! — рыдательно.

Молодой человек поднял вверх ладонь – мол, минуточку, взял веточку и начертил на снегу два человечка – а напротив цифру, стоимость в евро, три человечка и – стоимость. Так, наверное, общались пещерные предки – «за моя собака ты мне четыре рыба!»

При этом молодой человек не смотрел на меня, как на клиническую идиотку. Он позволял мне иметь эту мою особенность – незнание английского – без выводов о моем интеллектуальном уровне, социальном статусе и прочих показателях успешности. Имело значение только то, чтобы наша коммуникация состоялась. Мы с ним хихикали. Мне хотелось выйти за него замуж и быть с ним вечно.

Ну, или, хотя бы обнять.

_______________________

«Если ты будешь хорошо себя вести, все скажут – какой хороший! А если ты будешь плохо себя вести, все будут смеяться над тобой!» — знакомая сентенция? Люблю ее очень.

Только ведь это не совсем неправда. У нас хорошо – только известно, о ком. Да и то не всегда.

А смешно и стыдно все и всегда.

Знакомая симпатичная блондинка-тростиночка рассказывала, как проснулась однажды в шесть утра с колотящимся сердцем: первым воспоминанием о вечере накануне стало то, как она пела в караоке баре в компании друзей – «теперь, наверное, все ржут!»

«Так, О. больше не наливаем!» — комментирует поведение моей подружки ее мама. О. не выпила ни глотка вина, оживленная, на дне рождения собственного сына она нарисовала себе усы на лице, нацепила парик из белых перьев на голову и полосатые яркие гольфы на ноги, бегала по лужайке, дурачилась и хохотала. При этом она не выглядела ненатурально, как это бывает, когда изображать безудержное веселье вдруг берется зажатый до состояния легкого окаменения невротик.

«Я буду выглядеть очень смешно, если повешу на стену «ВКонтакте» своему новому другу эту открытку с котом? Его друзья меня не засмеют?» — пишет сообщение еще одна подружка.

Смешно, конечно! Это будет очень смешно! Обхохотаться!

Ведь любое проявление эмоций – это потеря контроля. А это значит, что ты можешь не учесть мнение какой-нибудь тети Люси о твоем поведении.

_______________________

Я как-то задумалась — существует ведь много слов с подобным значением: «облажаться», «опозориться», «ошибиться», «опростоволоситься». Но у нас самое любимое другое. «Обломаться». Однокоренное со «сломать», «выломать», «отломать», «переломать». Страшоватенькое такое словечко. «Птица обламинго, дружек?» – по-дружески хлопаем мы друг друга по плечу, улыбаясь. Поддерживающее. Ободряюще так. «Не расстраивайся! Просто ты дурак и неудачник!» Мы мастерски умеем обламывать взглядом. Уголком губ. Поворотом головы. Причмокиванием. Просто заповедник этих птиц какой-то! Не потому, что радуют чужие неудачи. А просто потому, что с этим знанием — что ты не один такой — легче жить с собственной коллекцией «я тут как-то страшно обломался»

Я заметила, что обламываться дети умеют уже годика в три. Даже если их не ругают и не наказывают родители, дети стесняются, если опасаются насмешки. Видно, как учащается у ребенка пульс, и он начинает кривляться, издавать нервные смешки, пытаясь завуалировать смущающую его ситуацию. И в такие моменты обязательно подоспеет какая-нибудь тетялюсянутываще.

С четырех дети уже обламываются виртуозно.

Мне ужасно страшно и стыдно писать следующую строчку… Но когда я иду по улице и слышу смех, я спотыкаюсь, непроизвольно сутулюсь, и мне всякий раз кажется, что, обернись — а за спиной — ряды смеющихся лиц и частокол указывающих пальцев в спину. И я всегда слегка краснею. Но это, наверное, просто потому, что я – мнительный параноик, и это одна я такая.